Товарищ сержант - [17]

Пока что боевая удача нам сопутствовала. Видимо, противник проглядел прорыв двух наших танков в Вотылевку со стороны дороги. Все его внимание поглощено борьбой с главными силами батальона, наступающими с фронта, через поле. Однако вскоре занялись и нами. Мой танк сотрясли два близких разрыва снарядов. Фашисты били откуда-то с тыла.

— В укрытие! — командует Погорелов.

Увожу машину во двор, за хату. Это противник должен видеть. Делаю бросок по огородам. Это он уже вряд ли видит. Головня тоже ставит свой танк в укрытие — за сарай на противоположной стороне улицы.

Других наших машин поблизости все нет и нет. Мне видна часть поля между Петровкой и Вотылевкой. Там горят две тридцатьчетверки. Неужели атака батальона отбита? Но сейчас думать об этом некогда. Пока у нас в тылу прячется еще один «фердинанд» (судя по звуку выстрелов, это именно «фердинанд»), мы скованы в своих действиях.

— Наблюдать! — приказывает Погорелов.

Наблюдаем. Я в свой триплекс на переднем люке вижу улицу и краешек поля. Воробьев приник к башенной щели. Круговой обзор только у командира. Его оптический прибор смонтирован на крышке верхнего люка, но и лейтенант никак не может обнаружить затаившийся «фердинанд».

А вражеские самоходчики засекли место, где поставил свой танк Федор Головня. Открыли огонь. Снаряд 88-мм пушки «фердинанда», очевидно, пробил сарай, мы услышали сильный взрыв. Черный дым потянулся из-за сарая. Надо немедля помочь товарищам! Но в этот момент в дальнем конце улицы показался немецкий средний танк Т-III. Он продвигался медленно, стрелял наугад, так как все вокруг нас заволокло дымом. Горели «пантера» и «фердинанд», горела тридцатьчетверка Головни, горел крытый соломой сарай. Мы подпустили вражеский танк поближе, лейтенант подбил его со второго выстрела.

Но теперь противник обнаружил нашу засаду. Он открыл прицельный огонь и с фронта и с тыла, снаряды ложились все ближе, а мы уже израсходовали почти все боеприпасы. Лейтенант Погорелов по радио доложил обстановку в батальон. Комбат приказал отойти из Вотылевки. Обойдя сарай, мы увидели почерневшую, с пробоиной в борту тридцатьчетверку. На снегу лежали наши товарищи. Трое из них — командир взвода лейтенант Александров, механик-водитель Федор Головня и радист — были смертельно ранены и скончались, не приходя в сознание. Заряжающий — тот самый, о котором говорили мы с Федей, — получил тяжелую контузию. Однако в трудную для экипажа минуту он сумел позабыть свой эгоизм, пытался спасти товарищей. Всех троих вытащил из горящего танка. Мы вывезли их на своей машине в Петровку.

Оказалось, атака батальона действительно не имела успеха. Потеряв несколько танков, батальон был вынужден отойти. Противник вел огонь в основном с правого фланга, из хорошо замаскированных танковых засад. Да и нам, прорвавшимся в Вотылевку на левом фланге, так и не удалось обнаружить «фердинанд», который подбил машину лейтенанта Александрова.

Вотылевку взяли на следующий день, но уже без нашего участия. Мой танк подорвался на мине в самом начале атаки. Хорошо еще, что мина рванула под внешним краем левой гусеницы и весь удар приняли на себя опорные катки. Два катка вырвало.

Техник-лейтенант Орешкин сам вытащил на буксире подбитый танк из-под огня. А что делать дальше? Где достать новые катки? Тыловые подразделения отстали на разбитых дорогах.

— Снимем катки с какой-нибудь из них, — сказал он, махнув рукой в поле, где стояли подбитые и сгоревшие тридцатьчетверки.

Но прежде чем снять катки, надо найти машину, у которой они остались неповрежденными. И вот вместе с Орешкиным двинулись мы к тем машинам. Нам повезло, ближайшая из подбитых машин имела целые катки. Сняли, покатили вручную. Трудное дело. Каток весит около 200 килограммов, да еще грязь на него навертывается пласт за пластом. Приходится то и дело его очищать. Совсем мы выбились из сил, пока перекатили сперва один, затем другой каток. Поставили катки на танк, натянули гусеницу, и к обеду тридцатьчетверка опять была в строю.

Боевое крещение под Вотылевкой недавний выпускник военного училища техник-лейтенант Павел Орешкин выдержал с честью — и как специалист своего дела и просто как солдат. Это была первая ступенька к тому высокому авторитету, который он вскоре завоевал среди однополчан. Ведь благодаря отваге и мастерству Орешкина и его слесарей-ремонтников, зачастую восстанавливавших поврежденные боевые машины прямо под огнем, наше подразделение, даже неся потери, всегда имело высокую боеспособность. Коммунисты роты избрали его своим парторгом. Правда, попадало ему не раз и от товарищей и от начальства за излишнюю лихость. Никому не хотелось потерять хорошего специалиста-ремонтника из-за какой-нибудь дурной пули или осколка. Говорили ему: «Ну что ты лезешь поперед батьки в пекло? Твое дело — ремонтировать танки в тылу». Обычно он только посмеивался. А если очень уж допекали, становился серьезным и отвечал так: «Кроме должностных обязанностей у меня есть и другие. Я парторг роты. Парторг обязан бывать в боевых порядках. И чем чаще, тем лучше для дела. Так или нет?» Возразить ему было трудно.