Товарищ ребёнок и взрослые люди - [3]

Я сдержалась и не завопила, честное слово! Я хотела куда-ни-будь бежать — с этой кровати, из этой комнаты, из этого мира, в котором чёрные дядьки могут в любой момент явиться и во сне, и наяву. Мне хотелось выскочить из своего маленького тельца, сотрясённого руками чёрного дядьки… Ну почему человек не может превратиться в голос и улететь, как голос, прочь?

Я очнулась в своей кроватке. Во рту был странный вкус лекарств. Возле кровати на барсучьей шкуре лежал раскрытый большой чемодан, и мама кончала укладывать в него вещи. Плохой сон прошёл… Но нет, из соседней комнаты доносился чужой разговор. Однако мама была так близко, да и папа за это время успел вернуться домой, так что можно было больше не бояться.

Затем мне надели сухие чулки и штанишки, потому что я ещё раньше описалась — стыдно, конечно, но ничего не поделаешь, что было, то было. Папа принёс из прихожей моё пальто и шапку, но мама сама хотела меня одеть. «Может, в последний раз», — сказала она и достала из шкафа даже мою муфту: они у нас с мамой совершенно одинаковые — покрытые серым мехом, только моя муфта гораздо меньше и в её карманчике нет кошелька.

— Просто сумасшествие, — ворчал отец. — С этим следователем невозможно говорить по-человечески. Но увидишь — это недоразумение из-за какой-то глупости. Завтра опять будешь дома.

Мама ответила ему только тогда, когда мы уже были на большой дороге, где ждала странная машина — вроде бы грузовик, но за кабиной у него была темно-зелёная будка.

— Да, конечно, это абсурд, — сказала мама, глядя на машину, и покачала головой. — Машина с арестантской камерой, решётка на окошке! Не знаю, с кем меня перепутали? Если я в понедельник не вернусь, позвони в отдел образования и расскажи, что произошло.

Чёрные дядьки с ружьями за спиной шли за нами по пятам, не произнося ни слова. А дядька в кожаном пальто тихо ругался себе под нос: «Чёртова чертовщина!»

Маму пришли провожать так много людей, что объятия и рукопожатия длились довольно долго. Тётя-соседка Армийде, у которой слёзы маленькими ручейками текли по веснушчатым щекам, сказала маме весело: «Нет смысла плакать. Это ещё не похороны! Может, уже завтра будем с бидончиками в коровнике просить у Клары молока!» Сказав это, Армийде начала громко всхлипывать и не переставала до тех пор, пока дядя Артур не положил руку на её плечо и строго не скомандовал: «Перестань выть!»

Нас с отцом мама обнимала дольше всех.

— Будь хорошим ребёнком! — крикнула она, поднимаясь по железной лесенке к двери будки. — Будь хорошим ребёнком, тогда мама скоро вернётся! Может быть, завтра или послезавтра… Главное, будь хорошим ребёнком и слушайся папу, ладно?

Мы стояли ещё долго, глядя вслед машине. Солнце скрылось за большими деревьями возле школы, и в воздухе хорошо пахло бензином и кленовым сиропом.

— У мамы остался сироп кипеть на плите! — вдруг вспомнила я. Папа не ответил, только вдруг отвернулся.

Ясное дело — кто захочет разговаривать с самым плохим ребёнком в мире! С таким, который пачкает двери, впускает собак в спальню, вопит, да ещё и писается! Хорошо ещё, что папа не уехал с чёрными дядьками и не оставил меня совсем одну!

Вот только не могу понять, как эти чёрные дядьки узнали, что самый плохой ребёнок именно у моей мамы. И как им сообщить, если я в конце концов — например, завтра — сделаюсь хорошим и примерным ребёнком? Матери хороших и примерных девочек не уезжают куда-то от своих детей, да ещё с чёрными дядьками…

Играем в хозяйку

Взрослые, конечно, умные и всё умеют, это ясно. Они умеют читать книги, играть в футбол, косить сено, копать землю и разжигать огонь в плите. Они умеют быстро завязывать шнурки ботинок и ленты в волосах, застегивать и расстёгивать пуговицы, крючки и застежки-молнии. Говорить они умеют иногда так сложно, что вообще ничего не поймёшь, хотя говорят на чистом эстонском языке. Из их слов некоторые можно даже запомнить. Например, «арест», «энкаведэ» и «амнистия» звучат важно, но смысл их остаётся неясным. Мне нравилось произносить странные слова, иногда шёпотом, себе под нос, иногда громко распевая, например, очень хорошо получалось на мотив песни «В Вяндраском лесу»[2]: «Энкаведэ, энкаведэ — юхайди, юухайда!». Когда я, сделав это открытие, однажды спела так маме с папой, они оба смеялись до слёз. И это был такой весёлый смех — совсем не обидный, как в тот раз, когда, идя спиной вперёд, я упала в корыто…

Да-а, взрослые умеют иногда смеяться очень противно — даже если они твои мама и папа и называют тебя «наша радость»! Попробовали бы сами быть радостью, барахтаясь в мыльной воде между мокрыми простынями. В первый момент я и сама засмеялась вместе с ними, не знаю почему. Может, из вежливости, но тут глаза защипало от мыла — и я заплакала…

Бррр! Воспоминание о падении в корыто было очень противным. А вспомнилось это потому, что проводив маму и вернувшись, мы увидели, что пол кухни такой же мокрый, как в тот раз зимой, когда папа спас меня из корыта. Только теперь он был ещё и гораздо грязнее. Между следами больших сапог мы увидели множество следов собачьих лап… Сирка и Туям вернулись со двора и шалили теперь в большой комнате.