Товарищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя - [20]
При этом детей призывали судить кулаков — несмотря на их мерзкую натуру — по справедливости, согласно строгой букве закона[40].
Произведения советской художественной литературы, в которых описывалась борьба с врагами коллективизации, напоминали манихейские мифы. Позже их авторы стали освещать Гражданскую войну, а с конца 1930-х годов — столкновение отважных пограничников с жалкими западными шпионами, а также их прислужниками, вероломными изменниками советской родины. Дети — и не только дети — откликались на эту пропаганду соответствующим образом, сочувствуя жертвам кулаков. В деревнях, где начиналась коллективизация, проходили агитационные кампании: школьников призывали «украшать» заборы соседей, уклоняющихся от вступления в колхозы, плакатами: «Здесь живут кулаки». Например, в Ирбитском районе на Урале дети ходили от дома к дому с привязанными к саням красными флагами и убеждали соседей сдавать зерно, распевая куплеты: «Если хлеба не продашь — не дадут нам карандаш!»>{63}>,[41] Привлекали детей и к более серьезным формам активизма.
Неудивительно, что в закрытых деревенских сообществах у детей, участвующих в кампаниях по поддержке коллективизации, возникали конфликты с родственниками и даже с родителями. Официальная пропаганда придерживалась здесь совершенно твердой линии. Преданность партии и пионерской организации должна быть превыше всего, в том числе и семьи. Правда, большевизм, в отличие от некоторых маргинальных левых групп начала 1920-х годов, никогда не преследовал цель уничтожить семью как таковую. Однако в советском правительстве на его ранних этапах бытовало представление о том, что традиционная патриархальная семья, основанная на господстве мужчин над женщинами и родителей — над детьми, являет собою институт неравенства, прививает подрастающему поколению отсталые взгляды и, как следствие, приводит к эксплуатации детей. Образование и политическая подкованность должны были стать противовесом пагубному домашнему влиянию и дать возможность детям прокламировать свою приверженность новым идеалам и таким образом менять отношения в семье изнутри.
Если же родители не поддавались агитации, у детей, согласно догме, оставался единственный выход: обратиться за внешней помощью. В таком случае следовало довериться какому-нибудь официальному представителю, и он поможет положить конец злоупотреблениям. В 1930 году журнал «Пионер» напечатал повесть под названием «Как быть с отцом?». Ее герой, мальчик — участник движения «юных корреспондентов», обнаруживает: его собственный отец в значительной степени виноват в том, что фабрика, на которой он работал, плохо выполняла план. Раньше «деткор» сообщал о таких случаях в газету>{64}. На вопрос в заголовке повести сам собою напрашивался ответ: без сомнения, единственно правильный поступок по отношению к отцу-преступнику — только его разоблачение.
Так следовало поступать пионеру независимо от характера правонарушения — будь то использование труда малолетних детей или плохое с ними обращение и побои. Также разоблачению подлежали родители, скрывавшие свое неправильное социальное происхождение. Один школьник написал в газету «Красный курган» 19 апреля 1930 года: «Я считаю для себя позорным находиться на иждивении трутня-отца, укрепляющего религию, тормозящего советское строительство, а потому порываю всякую связь со своим отцом — мракобесом-попом, распространителем лжи и обмана»>{65}. За время коллективизации число преступлений, якобы совершенных родителями, стремительно росло: укрывание зерна, саботаж, кража общественного имущества, подделка документов и (если родители занимали какое-нибудь официальное положение) недостаточно рьяное преследование кулаков. Параллельно множились публикации о смелых детях, готовых согласиться со справедливым наказанием своих провинившихся родителей.
«Счастливый конец» такой истории, как это предписывалось пропагандой, предполагал несколько минут славы благодаря публикации в местной газете, поздравления на пионерской линейке, районном слете или другом подобном общественном мероприятии, а потом — попадание в рай советского детского дома, который, согласно пропагандистским утверждениям, представлял собою лучшее из всех возможных мест для правильных, политически подкованных детей (да и всех детей вообще). Из детского дома пролегала прямая дорога в светлое будущее, куда юные смельчаки отправлялись под бравурный марш в одном строю с такими же, как они сами. В действительности тогдашние дома для сирот даже отдаленно не напоминали рай: в них дети так же страдали от насилия, казенщины, заброшенности и отсутствия заботы, как и в любом сиротском доме где угодно в мире. И ко всему этому прибавлялось еще плохое материальное обеспечение, если принять во внимание чрезвычайно суровые условия, в которых находилось советское общество в целом. Однако коммунистическая пропаганда использовала советские детские дома в качестве живого доказательства того, что Советский Союз — единственная страна, где благополучие детей стоит во главе угла социальной и идеологической политики. Не случайно иностранным гостям обязательно показывали образцовое детское учреждение, чтобы они, вернувшись домой, поведали миру (часто так и происходило) о том, что в новом обществе к детям относятся лучше, чем где бы то ни было.
