«Товарищ Керенский» - [7]

Важнейшим источником являются политические резолюции, петиции, поздравления, коллективные письма. Историки по-разному оценивают их информационную ценность. Однако сам факт того, что письма направляются в определенное издание или орган власти, сигнализирует о наличии определенной позиции: их составители часто ориентируются на ту структуру, которую они уже считают авторитетной. Например, можно предположить, что взгляды людей, писавших в «Известия» Петроградского Совета, были близки к позиции этой газеты, а то и совпадали с ней. Взгляды же явных противников издания представлены в массиве писем, поступавших в редакцию, непропорционально малым числом обращений[26].

Иногда за резолюциями и коллективными письмами не признается информационной ценности. Предполагается, что источник может лишь иллюстрировать настроения участников событий. Например, В. П. Федюк цитирует резолюцию, опубликованную в одной из ярославских газет вскоре после назначения Керенского военным министром: «Команда ярославского военного лазарета, собравшись 9 мая для выборов членов дисциплинарного суда, единогласно постановила приветствовать Вас – первого министра-социалиста, пользующегося любовью и уважением всей Руси Великой. С радостью отдаем все наши силы в Ваше распоряжение». Историк задается вопросом: «Лазаретная команда (сколько в ней числилось человек? двадцать? тридцать?), собравшись для решения вполне конкретного вопроса, ни с того ни с сего посылает министру телеграмму с выражением преданности и любви. Если подумать, в этом было что-то ненормальное»[27]. Последнее замечание, касающееся отклонения от «нормы», в равной мере приложимо к множеству приветственных телеграмм в адрес Керенского, которыми действительно были полны газеты этого времени.

Но исследователь может задать и иные вопросы. Почему, например, газета сочла необходимым напечатать резолюцию такого подразделения, ведь эта публикация могла выглядеть комичной? Разумно предположить, что в данном случае важен был не авторский коллектив, а содержание резолюции. Так, наверное, должен был реагировать на назначение Керенского идеальный читатель этой газеты. Некоторые периодические издания, ранее не публиковавшие резолюций и коллективных писем, начали делать это в 1917 году – тем самым аудитории газеты подавался сигнал: образцовые граждане должны поступать подобным образом; и если издание пользовалось авторитетом, то такого рода публикации могли спровоцировать появление новых резолюций. Интересен и язык цитированного патриотического послания: его авторы ценят то обстоятельство, что Керенский является социалистом, и выражают уверенность, что «вся Русь» не только уважает министра, но и «любит» его, т. е. речь идет о предписываемой политической эмоции.

Можно предложить и ответ на вопрос В. П. Федюка. Вероятно, автор резолюции, составленной от имени команды госпиталя, претендовал на то, что выражает мнение коллектива, и использовал подобающие слова, которые должен был находить активист, претендующий на влияние. Резолюции не всегда точно отражали мнение коллективов, но они позволяют судить о языке многочисленного «комитетского класса» – тех членов всевозможных комитетов и советов, которые эти резолюции и составляли. Это важно и для понимания отношения к общенациональным лидерам, и для изучения тактики влияния активистов внутри коллективов. Немало «комитетчиков» строили свой авторитет на основе авторитета вождя – ссылаясь на последний и стараясь его укрепить.

Часть перечисленных выше источников выявлена автором в газетах 1917 года. Ни для какого другого этапа российской истории периодическая печать не может служить столь же ценным и богатым источником информации: отмена цензуры и интерес к печатному слову привели к появлению множества изданий, они дают представление обо всем спектре политических взглядов и даже о его специфичных оттенках. Иногда помощь исследователю могут оказать обзоры печати, тематические подборки вырезок из газет, составлявшиеся и разными ведомствами, и отдельными современниками[28].

Для изучения культов вождей интерес представляют дневники участников событий, их переписка. Правда, использование этих источников связано с некоторыми трудностями. Во-первых, историк не всегда может быть уверен, что имеет дело с подлинным источником: авторы и публикаторы могли по разным причинам искажать текст, в некоторых случаях за дневники, например, выдавались более поздние воспоминания. Во-вторых, исследователь сталкивается с тем, что в представительстве разных социальных и культурных групп среди авторов писем и дневников имеется перекос в сторону обладателей некоторых профессий. Например, известно довольно много писательских дневников. Это неудивительно: для писателей дневник нередко является рабочим инструментом, сырьем для создания новых произведений (некоторые из них и получают форму дневника). В научный оборот введено также немало дневников и писем офицеров и генералов: образованные люди, оторванные в условиях войны от семей, отражали свою жизнь на бумаге. Однако дневников и писем предпринимателей известно мало. Также, несмотря на давний и обоснованный интерес исследователей к промышленным рабочим, в научный оборот введено немного источников личного происхождения, созданных в этой среде. Вероятно, рабочие нечасто вели дневники и не заботились о сохранении своей переписки. Уровень грамотности и образования авторов, членов их семей, особенности культуры общения в разных средах влияли на создание, а затем и публикацию писем и дневников; репрессии же советского времени не способствовали – во всех слоях общества – их хранению. Здесь подспорьем для историка могут стать обзоры переписки, подготовленные военными цензорами: историки могут использовать цитаты из писем, казавшиеся цензорам типичными или (и) особенно интересными, а также опираться на экспертные суждения, которые они, цензоры, давали в аналитических записках, обобщая свои наблюдения над настроениями авторов писем.