Товарищ Ганс - [10]

А нынче этот Ганс надумал кататься на лыжах. И дал понять, что приглашает меня с собой.

Он облачился в голубой вязаный свитер, на котором были вышиты нерусские буквы, надел шапочку с помпоном, обулся в громоздкие пьексы с квадратными носами.

Выйдя в прихожую, он принялся натирать мазью скользящую поверхность лыж. Тер и насвистывал бодрую песенку: «Фью-фью… фью… фьюить» — слуха у него, между прочим, нисколько не было, но ведь известно, что именно те, у кого неважно со слухом, они самые любители напевать да насвистывать.

А тем временем Ма наряжала меня для прогулки. Натянула мне на ноги две пары носков, валенки, напялила одну кофту, другую, третью, а поверх кофт — шубейку…

Но Ганс, натерев лыжи — и свои и мои, — подошел, окинул меня с ног до головы критическим взглядом, решительно сдернул с меня шубейку, стащил через голову одну кофту, другую… Он бы, наверное, и третью, с меня стащил, оставил бы в чем мать родила — ему-то что, не жалко, я ведь ему чужой, — но мать заступилась, не позволила раздевать ребенка догола.

— Он же простудится, — возмутилась она.

— Он быть здорофф… как корофф! — успокоил ее Ганс.

И озорно подмигнул мне. Я промолчал.

Денек выдался на славу.

Окраинный лесопарк был весь — вдоль и поперек — исполосован накатанными до блеска лыжнями. Они решеткой расчертили снег. А поверх легла еще одна решетка — голубые тени деревьев, извилистые, легкие, бесплотные. Густой березняк нынче белел пуще прежнего: ветви берез опушились инеем. Воздух был студен, жгуч, но солнце в небе уже ярилось по-весеннему, и в его лучах ослепительно искрились ноздреватые сугробы.

Ганс бежал по лыжне впереди меня. Широким спортивным шагом, далеко перед собой вынося палки, задирая тыльные концы лыж. Но без рывков, безо всякого топанья, хлопанья — не бежал, а плыл.

Я едва поспевал за ним. Я работал вовсю — и руками и ногами. Сердце мое отчаянно колотилось. Пар вился у губ. Уже тело омыл пот, быстро высох. Выступил снова — тоже высох. И снова взмокли волосы под шапкой…

Неожиданно, покинув накатанную дорожку, Ганс свернул на целину и, сильно оттолкнувшись палками, скатился куда-то, канул, исчез.

Я метнулся было следом.

Под острым, наметенным ветром гребнем разверзлась белая пропасть. Уже где-то в самом низу, как пена за кормой быстроходного катера, разлетались в стороны снежные вихри, и маленькая фигурка неслась меж них, клонясь то вправо, то влево.

Сцепив зубы, я шагнул на край пропасти. Засвистело в ушах…

Когда я уже стоял рядом с ним, обмахивая рукавицей снег с валенок, он сказал:

— А ты… хорошо!

Я не уловил в его голосе снисхождения. Это прозвучало всерьез.

Еще бы — вон какая горища! Хотя, когда смотришь снизу, гора не кажется такой высокой и отвесной, как оттуда, сверху.

Но я промолчал.

Где-то поодаль взорвали тишину голоса — дружный, восторженный гул. Мы оглянулись оба.

На речном берегу, над завесью голых верб, взметнулась решетчатая башня. Вогнутая дуга ниспадала от ее вершины и обрывалась в воздухе. Трамплин. У подножия трамплина толпился народ.

Черная точка стремительно прокатилась по белой дуге, черкнула синеву неба, опять заскользила по белому. И снова оттуда донесся восторженный гул.

Ганс оценивающим взглядом проследил кривую разгона. Потом, опустив голову, внимательно оглядел крепления своих лыж. И решительно воткнул в снег палки.

— Я буду… пробовать, — сказал он.

Собрав в охапку, будто хворост, все четыре палки, я протискивался меж людьми, обступившими трамплин. Стояли тесно. И я нечаянно задел палкой нос какого-то парня в рыжем пальтишке — рукава до локтей. Пальтишко ему было явно коротковато. Зато нос длинен. Попробуй не задень такой нос!

— Ты че-че… чего? — озлился парень и пощупал длинный нос: не течет ли из него юшка. — Ж-ж-ж… жить не хочешь?

Он ко всему прочему оказался заикой.

— Хо-хо… хочу, — ответил я. — Из-з-з…виняюсь.

Это была моя беда, горе мое. Стоило мне вступить в разговор с заикой, как я сам начинал заикаться — мучительно и отчаянно. А тут я еще напугался порядком, задев парня за нос, — ему довольно, крепко досталось.

— Ты еще… д-д-дражнишься? — освирепел носатый парень. — Д-да я тебе с-сейчас…

На верхней площадке трамплина появилась фигура в голубом свитере. Это был Ганс. Он поднял руку и слегка помахал ею в воздухе.

Вряд ли с такой высоты он мог разглядеть меня в густой толчее. Но я сразу понял, что это приветствие предназначалось мне.

— …н-ноги выдерну, откуда р-растут, — продолжал парень в рыжем пальтишке, сверля меня одним глазом, а другим косясь на трамплин, — и с-с… спички вставлю… Я из т-тебя…

Наверное, в другой раз я не стал бы отвечать на приветствие человека, стоящего на площадке трамплина. Человека по имени Ганс Мюллер. Я сделал бы вид, что не замечаю этого приветствия, либо предполагаю, что оно адресовано не лично мне, а так, вообще, всем окружающим…

Но в данный момент у меня были основания опасаться, что этот парень в рыжем пальтишке, с длинным носом осуществит свои страшные угрозы. Уж больно крепко задел я его палкой. К тому же он был заикой, ему было трудно изъясняться словами.

Поэтому я тоже поднял руку, помахал ею в ответ.