Товарищ Анна - [83]

Он осторожно взял папироску из коробки, стоявшей на столе, нажал колесико дарёной зажигалки. Анна сидела неподвижно, вся выпрямясь.

— Кури, — предложил Кирик и пододвинул к ней коробку.

Она молча взяла, закурила, потом закашлялась, опустив голову на руки.

— Я никого не боится. Попал в огонь и вышел из огонь, — повторил Кирик, глядя на ровный пробор, слабо белевший в её чёрных волосах. — Дружба есть, жалко есть.

Он ушёл, так и не поняв, сумел ли растолковать, что взял подарки за своё молодечество при встрече с огнем, а вовсе не за то, что привёл Валентину к мужу Анны.

7

Анна осталась одна в серых сумерках. Теперь ей хотелось кричать от боли, но разве могла она кричать? Она должна была скрывать всё это, да и кому можно было рассказывать о таком несчастье?

Изредка в огромном здании конторы гулко раздавались чьи-то шаги, изредка гулким выстрелом хлопала дверь. Было тихо, только приглушенно ныл где-то телеграфный столб, и от этого нудного звона у Анны заломило в висках.

Придерживаясь за кресло, она поднялась, зажгла настольную лампу. Итти сейчас домой она не могла. Увидеть Андрея... Нет, это было невозможно. Надо было или лгать или сказать ему всё сразу.

Резко зазвенел телефон. Анна отшатнулась от стола, потом протянула руку и боязливо подняла трубку.

— Я слушаю, — сказала она глубоким, грудным, напряжённо прозвучавшим голосом.

— Это я, товарищ Лаврентьева.

— А-а... Илья...

— Да. Слушай, Анна Сергеевна, у меня к тебе дело.

— Что ж, заходи... Да! Да! Заходи сюда.

Анна положила трубку и задумалась, не снимая руки с аппарата. Она ждала, что позвонит Андрей, хотела этого и боялась.

Она совсем не заметила, сколько времени прошло между звонком и приходом Уварова. Она даже забыла, что ждала его, но, пожимая его большую руку, сразу почувствовала себя ещё более несчастной: ей захотелось плакать как ребёнку, когда есть кому пожалеть его.

— Куришь? — удивлённо спросил он взглянув на потухшую папиросу на столе, и укоризненно покачал головой.

Анна стояла по другую сторону стола, заложив руки за спину, в бледном лице её было что-то жалко-трогательное.

— Эх, Анна Сергеевна! — сказал Уваров с горечью.

Анна села на своё место, почти спокойно посмотрела на него. Он отвернулся. Некоторое время они сидели молча. За окнами, в темноте, раздался одинокий собачий лай. Оба прислушались.

— Соба-ака, — еле слышно проговорил Уваров.

— Да-а, — так же еле слышно, с коротким вздохом шепнула Анна. — Лает...

Уваров засопел сердито и посмотрел на неё страдальчески.

— Анна, ты это брось, — сказал он как мог вразумительнее.

— Что бросить, Илья-а?

Он кивнул на папиросу, но Анна сразу поняла, что он подразумевал не самое куренье, а то, чем оно было вызвано.

— Ни к чему это, понимаешь! Ты смотри на себя твёрдо. Ты же не одна в семье. И в какой семье! Вот было бы у меня две шкуры, я бы первый за тебя их обе спустил. Честное слово!

Анна улыбнулась одними губами:

— А зачем мне твоя шкура?

— Ну, это шутка... И плохая шутка. Прости! Не привык я всё-таки выражать нежные чувства. Но по-дружески говорю: жизни своей для тебя... если что... не пожалел бы.

— Я и своей собственной сейчас не рада, — проговорила Анна. — Никогда раньше такого не было... ты ведь знаешь меня...

«Не нравится мне это, — думал Уваров, слушая её ровный голос и громко сопя носом, что было у него признаком особой расстроенности. Он закипал медленно, но зато потом долго не мог успокоиться. — Если неладно у них там, в семье, ну хоть бы поплакала, что ли. Побранилась бы, что ли».

— А что у тебя? — неожиданно спросила Анна. — О каком деле ты говорил?

— О деле. Да, о деле... О чем же это я хотел поговорить? — Уваров крепко потер переносицу. — Ей богу, не помню, а было что-то.

Анна нервно засмеялась.

Уваров глянул на неё быстро: может быть, у неё другое что случилось?.. Но она уже перестала смеяться.

Она встала, положив руки в карманы жакета, прошлась по комнате. Еле слышно поскрипывали её туфли, еле слышно пахло от неё дорогими духами.

8

Непривычно сутулясь, Анна остановилась подле Уварова.

— Ты знаешь, Илья... — сказала она. — Ты помнишь я говорила тебе о своей вере в постоянность чувства. И ещё раньше Ветлугин говорил мне что-то такое о физиологии, и, я помню, это страшно возмутило меня. Я спорила с ним, я верила, но... верила зря... — Анна сцепила руки и так сжала их, что они хрустнули. — Зря, — повторила она глухо, — физиология, эта слепая сила, всё может разрушить...

— Анна... Ну разве можно так, Анна... — заговорил Уваров подавленный искренностью её горя.

— Можно! Ведь если он пошёл от меня к ней, значит у меня-то всё рухнуло! Я же знаю его... Десять лет прожили — царапинки не было, а тут такая рана! Значит, умерла любовь, которая нас... связывала... Значит, жизнь вместе кончена!

— Полно, Анна, — сказал Уваров, сразу поверив несомненности высказанного ею, но ещё пытаясь смягчить всё. — Может быть, здесь случайная ошибка. Может быть, он сам сожалеет об этом.

— Нет, не случайное! И потом... он же знает, что он для меня единственное, неповторимое чувство. Ты понимаешь: человек отошёл от меня и... уже не может скрыть... А мне... Что же мне-то остается!?