Товарищ Анна - [82]

Анна широко открыла блестящие в полутьме глаза, безнадёжно тоскливо посмотрела на окно, — до утра было ещё далеко. Как длинна сентябрьская«ночь! Как в больнице... Нет, и в больнице ночи не тянулись так мучительно долго. Ожидание молодой матери скрашивается во время бессонницы представлением о тугом, тёплом пакетике, о милой тяжести на руке родной головёнки. И ещё письма. Письма, написанные в перерыве между лекциями, в очереди... за яблоками, за печеньем. И потом, когда родилась вторая — Маринка — было то же: любовь, внимание, трогательное сияние гордого собой отцовства. Ведь он гордился и радовался, потому что любил её — мать своих детей. И ночи и дни были одинаково прекрасны.

А сейчас всё по-иному. И сколько же тяжких минут нужно отсчитать Анне, пока передвинется с кровати на шкафчик зелёное пятно лунного света! Андрей спит. Теперь он действительно как будто спит, и Анна боязливо поднимается на локте, засматривает в его лицо. Он дышит сильно. Он шевелит губой, как сонный ребёнок.

«Ты спишь, Андрей, — обращается к нему Анна беззвучно. — Спи, тебе сейчас так тепло, спокойно. Ты спишь — ты счастлив».

Анна тихо выбралась из постели. Ступая по ковру, по прохладному полу, она подошла к окну... Светлая сеть тонких облаков, роняя мелкие звёзды, тянулась по всему небу. И плыла за нею пухлая луна, морщась от бегущих теней, заливая всё таинственным, чисто зелёным светом.

— Ах ты, тоска зелёная! — прошептала Анна.

6

Анна хотела встать с кресла, но не могла, странная слабость охватила её.

Весь день она находилась в гнетущем напряжении. Работа шла обычным порядком. Та же обстановка, те же люди окружали её, но Андрей был не тот, и всё потеряло живой интерес для Анны. Сейчас у неё выпала свободная минута, она сидела одна, и скорбь смогла овладеть ею безраздельно. Подперев рукою сразу постаревшее лицо, она смотрела остановившимся взглядом и думала... Какой жалкой казалась она себе! Но её глубокое дыхание, выражение взгляда, всё большое, налитое здоровьем, заметно пополневшее тело говорили о ином, цепко жизнерадостном, уже независимо от её сознания проникавшем все её существо. Только кому нужна была теперь радость её будущего материнства?

Снова представила она то, что произошло вчера между ней и Андреем. Она вошла в спальню свежая, как июльское утро после дождя... Лицо Андрея и руки его, выпростанные поверх одеяла, резко выделялись на белизне постели. Анна наклонилась к нему, улыбаясь, поцеловала его плечо сквозь рубашку. Но он продолжал притворяться, будто спит, и она, всё ещё с улыбкой, поцеловала родные, крепко сомкнутые губы. Тогда он вздрогнул, полуоткрыл глаза и сказал неумело притворным голосом: «А я лёг и сразу уснул. Я так устал».

— Я грязный. Я устал, — прошептала Анна, припоминая всё это. — И два раза за вечер сказал: «Ох, какой длинный день!» А может, правда, что он устал?.. Но разве таким он возвращался раньше?

Анна судорожно вздохнула, потом криво улыбнулась.

— Схожу с ума, и из-за чего, сама не знаю. Ничего же особенного не случилось. Можно ведь и вправду задремать с дороги. Может быть, я зря всё это придумываю, расстраиваю себя и... ребёнка, — с нежностью к неизвестному, но уже любимому существу сказала она себе. — Всякие эти психологические штучки... И как могла я умолчать о ребёнке?... Андрей был бы так рад. Он, наверное, был бы рад...

В это время около двери кто-то поцарапался, потом она тихонько приоткрылась, и в неё боком пролез Кирик в оборванной внакидку дошке и в меховой шапке.

— Здравствуй, — сказал он и, подойдя к столу, протянул Анне узкую руку.

— Здравствуй, друг, — ответила Анна. — Как ездил?

— Хорошо ездил. Олень всё здоровый. Маленько-маленько совсем пропал. Больно большой огонь-то был. — Кирик потоптался, неуверенно сел на краешек стула, вытянув длинные ноги. — Валентина-то ругал меня? — спросил он тихонько.

— Нет, она тебя хвалит.

— Хвалит, — Кирик помолчал, крепко сжав губы. — Я охотник, я не боится.

— Чего не боишься?

— Ничего не боишься... Попал в огонь и вышел из огонь. Я везде дорога сделаю, везде найду.

— Я знаю, — грустно сказала Анна. — Ты молодец, Кирик.

— Я молодец, Валентина знает. Она меня здорово ругал. Плакал. Я говорю: «Ты подожди, я один поеду...» — «Нет, — говорит, — вместе поедем». — Кирик помедлил, потом сказал убеждённо: — Ты, Анка, тоже молодец. Мужик твой молодец: тайга жить знает. Валентина весёлый стал, когда на база-то пришёл. «Кирик, — говорит, — не бойся, говорит». Зажигалка мне подарил, папиросница подарил. А я охотник, я не боится. — Кирик опять умолк.

Анна тоже молчала, удручённая его простодушной болтовней.

— Ты мне больно друг. Молчать не надо, я не боится. Валентина твой мужик играл маленько: спал, всё равно своя баба.

Анна вздрогнула так, что и Кирик вздрогнул, но поправил свою большую шапку и договорил как мог ласково:

— Кирик никому не говорит, не подумай. Раз плохо — молчать, однако, надо. Тебе говорю; ты друг. Мужик-то твой, беда-то твоя! Валентина — тоже друг, — и Кирик растерянно вздохнул, не находя, повидимому, большой беды в том, что случилось. — Все молодцы... всех жалко. А я ничего не боится. Друг ты есть, нельзя молчать, спаси бог.