Товар для Слона - [36]

Через пару минут Валентина проглотила таблетку валерьянки. А ещё через пару минут вышла из спальни и вернулась на кухню.

Манохин пялился в беспросветную темень за окном. Чай в чашке остыл, так и не тронутый. Зато в пепельнице дымился уже третий окурок.

Так. Значит, случилось нечто экстраординарное. Чтобы Евгений Борисович курил дома в открытую?

Но сию минуту расспрашивать не стоит. Валентина Дмитриевна взяла рюмку, налила себе немного красного вина, отпила. Еще разочек. Потом закусила ягодкой из варенья. Хлебнула чаю. И все молча, нейтрально, как будто ничего не случилось.

Манохин очнулся. Повернул голову.

— Валюш, извини. Зря я тебя облаял. Дела допекли.

— Женечка, я-то извиню. Только пойми: это ты не меня, ты себя обидел. И кстати, в первый раз уж не помню за сколько лет мы ссоримся из-за работы.

— Я понимаю. Просто плохо мне, очень плохо.

— Милый мой, сейчас мы спокойно во всем разберемся. Только давай сразу договоримся: это просто ра-бо-та. — Последнее слово она произнесла по слогам. — Я очень не хочу, чтобы просто работа мешала нашей жизни. Запомнил?

Манохин кивнул.

— Да, в работе могут возникать проблемы. Их надо обдумывать и решать. Но не переживать. Переживания — это занятие для чувствительных дам, а не для деловых людей. А теперь спокойно рассказывай, что произошло. Только факты.

— Избили моего сотрудника, молодого совсем пацана — пришел к нам только два месяца назад. Врачи говорят, что кто-то обработал его очень грамотно — болезненно, но жизненно важные органы не задеты. Переломов нет, печень и почки целы. Лицо отделали так, что еле говорит — губы разбиты, зуба одного нет.

— Дальше.

— Нашли его в среду в кустах возле приемного покоя гинекологического отделения четырнадцатой больницы, за заводами, перед Авиагородком, знаешь?

Валя кивнула.

— Собственно, даже не нашли. Кто-то позвонил из города на коммутатор женщина, мол, кровью истекает у вас прямо под приемным покоем.

— Юмор, я так понимаю…

— Уложили на стол, зашили. По документам выяснили, кто такой, где живет. Сообщили в милицию, те нашли родителей. А безутешные папа-мама не в больницу кинулись, а в фирму, бабки качать. Пришлось их в кабак вести, ублажать. Пообещал, дурак, что вытащу парня, лечение оплачу.

— Правильно пообещал. По суду тебе куда дороже обошлось бы производственная травма. А так — по совести поступил, показал великодушие… И без скандала.

— Вот именно! Эти куркули решили меня подоить. Мамаша там особенно старалась: вот мы в суд, вот мы всему народу, пусть весь город знает!.. Только-только удалось с Мюллером дело замять, не хватало мне новой шумихи. Слава Богу, папочка оказался нормальный жлоб — все забыл ради случая выпить на халяву… Ничего, мамочка после первой тоже подключилась…

— Ну успокойся, с куркулями поладил, будем считать. Но ты хоть разобрался, за что его? Какое задание ты ему дал? Как его звать хоть, мальчика-то?

— А бес его знает, вроде Леша или Леня. Не помню.

— Хорош… Не помнишь, как сотрудников твоих зовут!

— А на фига он мне? Пусть его имя Виктор помнит.

— Ладно. Так что же этот Леша-Леня делал такого, что его избили?

Валентина очень не любила вспоминать историю с Мюллером. И скандал все-таки полностью замять не удалось. И Зою страшно жалко. До сих пор перед глазами вся в слезах, на вокзале… Отправили в Луганск, к родным, денег дали. Бедняга, забитой бабой всю жизнь прожила, мужики всю душу делами своими дурацкими выжгли… И дочку жалко.

В этом вопросе был у Валентины Дмитриевны пунктик — даже не пунктик, а главный пункт мировоззрения. Не относя себя к феминисткам, она была твердо убеждена, что женская шкала ценностей — дети, семья, дом — куда важнее всяких мужских глупостей, что потому именно женщине должен всегда принадлежать решающий голос, а иначе остается она всю жизнь существом забитым и бесправным, безгласной рабой…

И только следующие слова мужа, чудовищно безумные, вернули Валю в нынешний вечер.

— Да велел я за вашей бывшей, Иващенко, последить… Вдругрешит воспоминаниями с кем-то поделиться. И вообще зажилась она на этом свете. На неё глядя и другие оборзеют.

Несколько секунд Валентина только беззвучно раскрывала рот. А потом её прорвало:

— Идиот!!! Кого ты из себя корчишь?! Господи, какой кретин… Жить надоело?! Сказал же тебе папа — оставь её в покое!

— Папа сказал… — произнес Манохин слегка презрительно.

— Ах, ты ещё на папу хлебало разеваешь?! Да где ты сейчас был бы, если бы не папа? Или за решеткой, или на том свете! Это ты зажился, в долг живешь — папе должен! Папа из-за тебя… ладно, из-за нас… попал к Слону на крючок, а ты…

Валентина вскочила, нервно заходила по кухне. Снова плеснула себе в рюмку — только теперь коньяка. Опрокинула по-мужски. Опять зашагала туда-назад.

Отец Валентины, полковник милиции Кучумов, был для дочери не просто высшим авторитетом. Само его существование и должность обеспечивали и ей, и Манохину мощную защиту — далеко не всякий следователь или прокурор стал бы углубляться в делишки дочери и зятя первого зама начальника облуправления внутренних дел. И вовсе не требовалось Кучумову для этого давать указания, говорить хоть слово, да что там говорить — вообще что-то знать!.. Зато слово отца было для Валентины законом. И когда Слон сунул под нос полковнику ту проклятую видеозапись с рассказом шлюхи, сбежавшей из борделя и прямо обвинявшей Манохина и её с братом Юрой, отцу деваться было некогда, он уступил шантажу, стал пешкой в руках Дубова, лишь бы выручить детей… Вот в этом видела Валентина Дмитриевна свою вину, свою и мужа, и дала себе зарок: больше никак папу в жизни не подведу. А теперь Женька безмозглый…