Тотальное превосходство - [11]

Я пощипал за щеки дядьку — того самого, который хотел размонтировать меня своей монтировкой. Он валялся по-прежнему у моего автомобиля, мокрый — и от дождя, и оттого еще, как я успел заметить и вполне достоверно определить, что прохудился от страха(!) и потери контроля его мочевой пузырь. Дядька пах. Но мне нравился этот запах. И мне нравился сам дядька. Мужчина, так скажем, прямо скажем. И молодой мужчина. И в необходимой мере привлекательный — в необходимой для того, чтобы его любили женщины и собаки. И кошки, возможно…

Дядька, он же молодой и привлекательный мужчина, увидел сначала свои веки — изнутри, разумеется, — ало-черные, красно-серые, а затем свои тоненькие, трепещущие безвольно и одиноко ресницы — размыто, мутно, неясно, а после уже только увидел меня, мое лицо, мои глаза, мои улыбающиеся губы, мои зубы, не прикрытые улыбающимися губами, и мой кулак, решительный и необычайно крепкий. Я ударил молодого привлекательного мужчину два раза в основание носа — недобро, болезненно. Когда привлекательный мужчина сморщился и снова закрыл глаза, склонился к его уху и сказал обыкновенно:

— Я хочу познакомить тебя с одной очаровательной женщиной. Она тут, рядом. Я думаю, вы полюбите друг друга. Посмотри, посмотри, как она хороша. Посмотри, как она жаждет тебя. Вставай. Пойдем. Я представлю тебя. Руку, приятель. Тебя ждет фантастическое приключение…

Дядька-мужчина поднялся с моей помощью, и я толкнул его в сторону мастурбирующей женщины. Женщина теперь неуправляемо материлась на великолепном французском, изящно, изысканно, и выдыхала одновременно изо рта бушующий столб огня, как чернокожий фокусник на парижском Трокадеро… Мужчина-дядька остановился и посмотрел на меня затравленно. Я треснул его коленом по копчику и кулаком по затылку. Шепнул шершаво-металлически:

— Трахни ее, мать твою, или я отниму у тебя сейчас вовсе твое коротенькое и худенькое сокровище! Выкорчую его с корнями, мать твою, вместе с пузырем и простатой!

Смеялся раскаленно ровно в самые его испуганные глаза.

Я подставил привлекательному дядьке-мужчине плечо, и он забрался на крышу автомобиля.

…Дядька-мужчина вгляделся в женщину и улыбнулся. Он коснулся ее лба, ее глаз, ее губ, ее обнаженной груди, ее гладкого, но мокрого, понятно, нынче живота, ее приспущенных тоненьких, маленьких, белых трусиков и изумленно покрутил головой.

— Да, — сказал он, повернувшись ко мне, — ты прав. Я смогу полюбить ее… Более того, мне кажется, что я уже люблю ее. Она прекрасна… Она роскошна… Я никогда еще в своей жизни не встречал таких потрясающих женщин!

…Чернильное стекло отражает отзывчиво мое несущее вызов и разрушения лицо.

Я разорву это хренов «хаммер» пополам, если тот, кто сидит сейчас за его рулем, скажет мне хоть одно недоброе слово, если тот, мать его, кто сидит сейчас за его рулем, даже хотя бы просто посмотрит на меня без должного почтения и необходимого уважения.

Нет гранаты, нет базуки, нет просто обыкновенного автомата Калашникова, Хеклера и Коха, Узи или какого-то иного — и потому вместо того, чтобы рвать сейчас «хаммер» на бессчетное количество металло-кожано-резиновых кусочков, а суку, сидящую в нем, на еще большее количество кусочков органических, мягких и кроваво-дымящихся или полосовать их, нынче же — «хаммер» и его водителя, суку, — суровыми, злыми, наглыми, бронебойными пулями, скорыми и обильными — очередями, мать их, очередями — я лижу своим нежным языком его, «хаммера», истекающее небесной влагой стекло и ласково массирую своими настойчивыми умелыми пальцами его возбуждающие бока…

Я не вижу того, кто сидит внутри автомобиля «хаммер» — черные стекла, вредные стекла, — но я страстно и неудержимо желаю увидеть его. Я не могу дотронуться до того, кто сидит внутри этого самого говнисто-блевотного автомобиля, мне мешают крепкие дверцы и толстый литой потолок, но так хочу, так хочу коснуться его, так хочу обнять его, поцеловать его, содрать с него штаны, мать его, суку, и трахнуть его прилюдно и примашинно, без удовольствия, конечно, но с осознанием необходимости, чрезвычайно строгой и убедительно безапелляционной.

…Что, в конце концов, мне требуется для того, чтобы радостно, а значит, и с удовольствием, а следовательно, и с удовлетворением дожить до собственной смерти, желательно, разумеется, далекой и не мучительной, нет, не близкой, не истязающей и не издевательской?.. (Задавайте всегда себе простые вопросы и вы получите — обязательно — удивительные ответы.) Совсем немного на самом деле мне для этого требуется. Во всяком случае, на сегодняшний день. Не знаю, как я стану отвечать на этот вопрос завтра, может быть, совершенно иначе… Совсем немного мне для этого требуется — на самом деле.

Мне требуется для этого способность Сотворения Нового (Талант, Дар),

власть (над собой в первую очередь и над людьми — уже во вторую очередь, в третью, в десятую, — у которых подобной власти не имеется, подобной, то есть власти над самими собой: пусть они считают меня избранным, поклоняются мне, подражают мне, ненавидят меня, вынашивают планы моего уничтожения, унижают, оскорбляют меня, пренебрегают мной у меня за спиной, но делаются вдруг внутри себя совсем маленькими и совсем жалконькими, как только узнают о моем скором появлении или о том, что их непочтительные, грязные слова могут каким-то образом в самое ближайшее время, а может быть, и не в самое ближайшее время, неважно, могут стать мне доподлинно известными),