Тот самый остров - [26]

Вообще на лодке многое стало по-другому, и все мы сильно изменились, если сравнивать с днём отхода из Кристиансанда. Все немытые, но от всех несёт одеколоном, причём от всех одним и тем же, знаменитым «4711». От которого теряют самообладание женщины, обожающие подводников, не зная, что сами подводники его ненавидят. Все мы усталые, хотя и не очень злые. У всех полезли бороды и усы. Борода Змея оказалась пепельно-рыжей, под стать шевелюре. Ни дать, ни взять — викинг. У Фогеля чёрная, как смоль, с редкими седыми волосками, у меня какая-то пегая. А у юного Эрнста Хассе вообще ничего не растёт, и над ним все подшучивают. Как-то он признался, что ещё ни разу не целовался с девушками. «В Вест-Индии возьмёшь своё, — сказал ему на это Генрих Майер. — Там горячие мулатки и метиски, живо из тебя мужчину сделают».

Змей сказал, что прорыв в открытый океан ещё ничего не значит. И действительно — нас постоянно облучают радарами, и мы вынуждены срочно нырять. За последние два дня трижды появлялись эсминцы и корветы, неизвестно чьи — британские, американские или канадские — но мы успевали спрятаться и сидели в толще воды, как мышки, а они если и искали кого-то эхолокатором, то как-то лениво и вдалеке.

Надо что-то делать с антенной. Почему же она так плохо работает, чёрт бы её подрал?

13/IX-1944

Три дня подряд – страшный шторм. Качает даже на глубине полсотни метров. Оно бы ничего, но для зарядки батарей всё равно приходится всплывать, и это невообразимое мучение. К соляро-колбасному смраду добавился кислый запах рвоты. Особенно мерзко торчать на верхней вахте, под солёным душем. Вода, вопреки ожиданиям, холодная, хотя мы уже почти в тропиках. Жуткий ветер. Вахтенный офицер — а это по очереди капитан, Фогель, Финцш и штурман — наступает ногой на рубочный люк и прикрывает его, когда на лодку наваливается волна. Когда не успевает — потоки льются внутрь. От плаща и зюйдвестки никакого проку. Они даже не успевают просохнуть, разложенные и развешанные в кормовом отсеке. Внизу всё незакреплённое летает и падает, экипаж в синяках и шишках. Спящие выпадают из коек и валятся на пайолы, а то и в койки противоположного борта. Механики и рулевые выбиваются из сил, стараясь держать лодку более-менее ровно. И всё-таки это не Северная Атлантика. Там, наверно, было бы совсем тяжко.

У нас беда. На очередной волне расплескало кипяток на камбузе. Кок Фридрих Риддер сильно обварил руки. Он кричал так, что слышали даже в самой корме. Сейчас сидит с забинтованными клешнями, насупленный, вместо него стряпает моторист Хоффманн.

Кроме этого, у нас что-то никак не получается заставить нормально работать коротковолновую антенну на вновь натянутом талрепами сетеотводе. Связь то есть, то нет. Однако я сумел отправить очередное донесение «из квадрата AL 2453». Это совсем близко к тому роковому месту, где наша лодка перестанет существовать. Всё сижу и думаю — а что, если U-47 Гюнтера Прина «пропала» точно так же, как и мы?

15/IX-1944

В довершение к трудностям с антенной у нас неисправности обеих коротковолновых радиостанций. Ковыряемся вместе со вторым радистом и инженер-механиком — оказалось, он здорово соображает не только в дизелях и электромоторах. Дымим паяльником; запах жжёной канифоли хоть немного глушит вонь пота, мочи, колбасы и плесени, густо замешанную на смраде одеколона — мы ведь умываемся забортной водой, а одеколоном смываем морскую соль. На постоянную сырость уже давно никто не обращает внимания, от неё никуда не денешься, мы пропитаны ею насквозь.

Герхард сказал, что, по словам капитана, мы следуем к точке рандеву, где пополним запасы от «дойной коровы». Кроме этого, у них специально для нас будет какой-то важный груз. Оказывается, это спланировано заранее, ещё когда мы плавали с Кноке и знать не знали ни о каком фон Рёйдлихе.

А мы уже «в квадрате AL 2737»… скоро «пойдём на дно». Кто сможет понять, насколько же мне тоскливо?! Но не следует раскисать, ни к чему это, надо брать себя в руки…

Интересная штука — океан. Вроде, погода одна и та же, но при каждом выходе на мостик он выглядит совершенно по-разному, точнее — не выглядит, а воспринимается. Когда тихо, он что-то шепчет себе под нос, а ещё я знаю, как он умеет ругаться и злиться. Кроме того, эти закаты сумасшедшей красоты... да на суше такую глубину красок не увидеть нипочём.

Змей накрыл меня с дневником! Он неожиданно просунул голову, глянул мне через плечо и коротко спросил: «Путевые заметочки?». Я похолодел от ужаса, выронил карандаш и ответил: «Так точно, герр капитан...», добавив в оправдание, что это особая стенограмма, мой личный шифр, который без меня не прочитает никто. Слабый аргумент, но, вопреки ожиданиям, Змей не отнял тетрадь и не пригрозил расстрелом — а ведь он должен был поступить именно так. Наоборот, капитан сказал с улыбкой:

— Ну, пишите, пишите. Главное, чтоб я тоже туда попал. После войны напечатаете мемуары, станете знаменитым. И я вместе с вами. Только пишите всё честно. Однако я вас умоляю, герр функмайстер-обер-гефрайтер, не забывайте также и про радиожурнал. Иначе мы серьёзно поссоримся, и вас придётся протянуть под килём.