Тот момент - [54]

Сажусь и беру форму обязательного пересмотра, которую они дали Терри на прошлой неделе и которая все еще валяется на кухонном столе.

Они просят предоставить множество доказательств, которых у меня нет, и я почти уверена, их все равно не учтут, но я должна продолжать бороться ради Терри. Потому что никто другой этого за меня не сделает.

После. 9. Финн

Я думал, папа пошутил, когда сказал, что мы собираемся в музей Беатрикс Поттер, но увы. В прошлые разы мы шли туда в дождливые дни, когда больше нечего делать, но сегодня даже дождя нет. Полагаю, отец не смог придумать, куда пойти или чем заняться, потому что мне не нравится делать то, что нравится ему, или ходить туда, куда хотел бы он. Вчера папа предложил мне заняться водными видами спорта.

Это тоже не было шуткой.

Вот почему я не жалуюсь на то, что иду в музей Беатрикс Поттер, если единственная альтернатива — каякинг. Папа уже несколько раз за отпуск произнес фразу: «Никогда не знаешь, может, тебе понравится». А я выразительно смотрел в ответ, пытаясь дать ему понять: в почти одиннадцать лет я точно знаю, что мне нравится, и это не занятия спортом на воде.

Когда мы встаем в очередь, чтобы пройти в музей, я замечаю, что он на самом деле не музей Беатрикс Поттер, а «Мир Беатрикс Поттер». Полагаю, они думали, что так звучит более захватывающе, но это работает, только если вы не были здесь уже пять раз. Я оглядываюсь и вижу, что я самый старший ребенок, за исключением тех, кого повели за компанию с младшими братьями или сестрами. Я смотрю на папу. Думаю, он тоже это заметил, потому что прячет глаза.

Когда мы заходим, идет пятиминутный вступительный фильм. Тот же самый, что я смотрел раньше, но мне нужно посмотреть его снова, ведь двери не откроются, пока он не закончится.

Первый персонаж — это Джемайма Крякинс, и я мгновенно вспоминаю, как мама читала ее историю забавным «утиным» голосом. Когда доходит до сюжета о кролике Питере, я вспоминаю, что всегда был на стороне мистера Мак-Грегора, потому что на самом деле не следует портить сады людей, воруя или поедая их урожай. Похоже, мораль у сказки другая, так что, должно быть, я снова веду себя странно.

А потом мы переходим к миссис Ухти-Тухти. Нам с мамой она всегда нравилась больше всех. Когда меня повели в садик, я обычно расстраивался, что мама уходит, и она, передав меня воспитательнице, прятала маленький носовой платок — вроде тех, которые постоянно теряла Люси, в деревьях на обратном пути к главной дороге. А вечером по дороге домой мы искали платок и гадали, где же еще их разбросала Люси.

Маленький мальчик фотографируется рядом с миссис Ухти-Тухти, а его мама улыбается и говорит напевным «маминым» голосом. Я хочу быстро пройти мимо, но перед нами очередь, поэтому я не могу пошевелиться и сильно сжимаю кулаки. Папа берет меня за руку, и, хотя обычно он этого не делает, я не вырываюсь и стою так, пока мы не идем дальше.

— Хочешь что-нибудь из сувенирного магазина? — спрашивает папа в конце. Я качаю головой.

— Что бы ты теперь хотел?

— Вернуться в лагерь, — отвечаю я.

Папа купил нам в этот отпуск новую палатку. Я знаю почему, и он знает, что я знаю, но никто из нас ничего не говорит.

Отец даже не спросил, понравилась ли мне новая палатка. Просто установил ее, не сказав ни слова. Мне не нравится, потому что палатка не такая, как прежняя, но хотя бы оранжевая, а значит, ее легко найти в кемпинге. Еще папе пришлось купить новый рюкзак.

У него остался старый. Нам его потом вернули. Видимо, отец решил, что брать тот рюкзак — не лучшая идея. Он лежит наверху шкафа в папиной спальне. Отец, наверное, думает, что я не видел, но я видел.

Наша палатка стоит в дальнем углу площадки. Мы молча идем туда. Самое худшее в отпуске — он проходит без мамы. Я помню каждую поездку, а их было много, и всегда мама была рядом — смеялась, помогая папе ставить палатку, пела, готовя чай, и прижималась ко мне ночью (однажды она даже застегнула воедино наши спальные мешки). Когда мы приехали сюда прошлым летом, я проснулся в первую ночь и обнаружил, что мама сидит на улице и смотрит на звезды. Я спросил ее, чем она занимается, и мама ответила, что никогда не будет одиноко, если знаешь, что за тобой наблюдают звезды. А потом сжала мою руку, и мы оба вернулись в палатку.

Но на сей раз мамы нет. И это самая странная вещь на свете. Я все жду, что услышу ее голос снаружи или увижу, как она возвращается из леса с охапкой всякой всячины для моего гербария. Но нет. Она просто не может быть здесь. И то, что мамы нет, — самая оглушительная, самая тяжелая, самая грустная вещь в этом отпуске.

— Что ты хочешь к чаю? — спрашивает позже папа, просовывая голову в палатку, пока я читаю книгу.

Я пожимаю плечами. Не знаю, ведь что бы он ни готовил, мамы здесь нет.

— Все, что угодно, только не сосиски, — говорю я.

Когда просыпаюсь позже той ночью, первое, что вспоминаю, это то, что мамы здесь нет. Прижаться не к кому. Некому шептать или рассказывать мне истории, чтобы убаюкать обратно. Я очень тихо расстегиваю свой спальный мешок, чтобы не разбудить папу, и пробираюсь к выходу из палатки. Застежку-молнию на клапане тихо открыть сложнее, она довольно тугая, поэтому я просто очень медленно ее тяну. Выползаю на улицу и смотрю на небо. Раньше было пасмурно, но теперь облака ушли. Звезды зажглись. Я долго сижу и смотрю на них, прежде чем слышу голос отца: