Тот, кто сидит в пруду - [50]

— Милая Валентина Валентиновна, отпустите меня отсюда, ради Бога. Ну не могу я больше! Достали они меня! Вот только я пошла в туалет, как Ванюхин — бегом в соседнюю кабинку. Сами знаете, какие там стены, сплошное решето. Разве так можно?! Я вот почитала их личные дела, так получается, что уголовник на уголовнике, дурак на дураке. Я их боюсь, я их презираю.

— Эх, Нина! Молодая ты еще. Я понимаю, что тебе трудно, но партия поставила нас на это дело, так надо терпеть, делать из них строителей коммунизма. Других ведь у нас нет. Кстати, о Ванюхине. Так ведь я знаю весь их род. Я под его дедом ещё побывала. Он был особистом в городе, так очень много скотства в те годы сделал. Хорошо, что я молодой была и довольно миленькой, так только это меня и спасло. Он совсем недавно подох. Странно, что эти сволочи так долго живут. Видимо, оттого, что чужой крови напились под завязку. А его сын, то есть отец вот этого, долго был секретарем комиссии партгосконтроля. Хитрый был, так что за все подлые дела так и не ответил. Уехал сейчас куда-то на повышение. А вот насчет этого ты права. Если бы не дед и отец, давно бы сидел. Этот — безнадёжный. Но, Нина, надо терпеть, надо искать тех, кому нужна твоя помощь. Хоть чем-то помочь, хоть кому-то, хоть что-то сделать, чтобы человек захотел измениться, стать лучше. Ох, и заболталась я здесь с тобой, того и гляди, сама расплачусь. Что-то к старости я слаба стала, дряхлею. Слушай, Нинок, пошли ко мне, у меня полфлакона «Белого аиста» осталось. Хоть и птичка не ахти какая, но и соловей птицей иногда бывает. Иногда надо, чтобы на душе не так паскудно было.

27

Постепенно всё вставало на свои места. На работу ходили всего несколько человек, а в столовую — десятка полтора. Из третьего отряда на поле работали только Максим и Гришка. Он на ночь уходил домой, так что через неделю в палате спал один Максим. За Сашкой приехала милиция, говорили, что за ним давно уже тянется хвост нескольких краж. Изредка к утру появлялся Ванюхин со своими «ординарцами». В основном они промышляли по садам, выкапывали ночью раннюю колхозную картошку и переправляли её в город на базар. Скоро об их отряде шла такая же недобрая слава, как о части «диких» военных строителей-краснопогонников, расположенной рядом. Начальницу почти не видели, только изредка из её комнаты раздавался бухающий кашель да смачные плевки. Зато у воспитательниц почти круглые сутки было весело. К ним повадились ходить молодые офицеры-ракетчики, так что оттуда постоянно разносились писк, визг, звяканье стаканов и бутылок, треск, скрип. Изредка из комнаты выходила Нина Николаевна, с красными глазами, как-то резко подурневшая. Она подолгу стояла у окна, оттуда открывался красивейший вид на излучину реки, по берегу которой проходила грунтовая дорога, бывшая ранее основной связующей нитью с Москвой. По ней когда-то в поместье приезжал князь Волконский. Воспитательница стояла долго, не поворачиваясь и не откликаясь на призывные крики из комнаты, а потом как-то обреченно взмахивала рукой и брела туда, опустив голову.

В последние ночи их веселая компания обосновалась на речном пляже. До самого утра там горел костер, слышалась музыка. Но огонь костра был какой-то неестественно красный, да и музыка бухала гнусаво. Ночью, когда Максим посыпался и выглядывал в окно, ему почему-то становилось жутковато.

Прошло уже две недели, а Ксюха ни разу не приезжала. Надо было бы съездить в город на автобусе, но у Максима не было денег. Он хотел попросить в долг у Гришки, но тот обмолвился как-то, что дома давно ни копейки нет, даже на хлеб, мать уже заняла под завязку. Только поэтому ему приходится обедать в лагере. Правда, ел он очень мало, иногда первое поцедит, котлетку или кусочки мяса поковыряет, компот, да и тот не всегда, выпьет. А у Максима аппетит прорезался просто зверский: постоянно на работе, на воздухе, на речке. Хорошо, что готовили пока еще с запасом, на всех, можно было навернуть три-четыре порции, что он и делал охотно, особенно во время ужина.

Изредка на обед приходил председатель колхоза. Видно было, что ему жалко глядеть на то, как почти вся еда нетронутой выливается в свинячьи бочки. Он только играл желваками, бормоча под нос:

— Вот ведь как, понимаешь! Вот оно как получилось…

А на поле Максим с Гришкой работали здорово. Ну, прямо как коммунисты. Клубы пыли поднимались над ними, сорняки с комьями земли на корнях так и ложились кучами. Временная учетчица из колхоза каждый день, подходя к ним, говорила:

— Ну, ребята, вы молодцы! Была б моя воля, наградила бы вас трудовыми орденами. Вот ведь нашлись изо всей шараги два порядочных человека!

Через несколько дней она стала приносить ребятам на поле бутылку молока, ватрушки с творогом или ягодами, пирожки с капустой, яблоками. Особенно нравились Гришке маленькие пирожки с рисом, яйцами и зеленым луком. Он иногда мечтательно говорил:

— Вот бы мать научилась такие пирожки лепить…

А Максиму было всё равно. Он слупил бы все, что было, один, но они с Гришкой делили всё пополам, по-братски, даже если у них оставался после завтрака кусок подсохшего хлеба, а Гриша добавлял одну-две конфетки, что приносил из дому.