Тот, кто сидит в пруду - [43]

А в «уазике», стоящем на дамбе, обезумевший от ужаса Ванька орал в отключенную рацию:

— На помощь! На помощь! ЗАБЕРИТЕ МЕНЯ ОТСЮДА!!

23. Парфён. Рыжово

Вечером пастух Парфён гнал немногочисленное колхозное стадо в Рыжово. Мычали коровы, поднимая пыль; раздраженно щелкал кнут, в облаке пыли висела матерная брань. Особенно доставалось рыжей криворогой и косоглазой корове, адской бестии, которая постоянно норовила отбиться от стада, а теперь явно не торопилась на вечернюю дойку, уныло плетясь в хвосте. И удары кнута, и ругань Парфёна только добавляли ей упрямства, но, увы, не скорости, что явно не соответствовало планам пастуха. Душа его горела в нетерпеливом ожидании доброй порции спиртного.

— Ну, рыжая, пошла, чертово семя! — орал он, в очередной раз приложив непокорную скотину поперек хребта. — Мать твою в селезенку, пошевеливайся!

Между тем стадо медленно втягивалось в тёмный зев коровника. Коровы, пересчитанные и разведенные по стойлам, перешли в полное распоряжение доярок.

Выходя из коровника, Парфён столкнулся со своим закадычным дружком и собутыльником Прошкой, мужиком неопределенного возраста, ходившим круглый год в грязной и рваной телогрейке и сапогах с обрезанными голенищами. Прошка явно искал своего дружка, размахивал руками и горячился.

— Да ты толком говори, что случилось, — привел его в чувство Парфён.

— Я, значится, и толкую: сёдни на прудах мальчонка погиб, милицейский сынок. Да, Иванов по фамилии. А потом отец евоный разбираться, значится, приехал. Ну и тоже… того… С час назад труп его расчленённый в мешок поскидали и в городок увезли. Что творится! Кошмар!

— Ну, дела! Давно вокруг прудов недоброе деялось… Погоди, а ты не брешешь?

— Кто? Я?! Да ты, Парфён, меня, что ли, не знаешь?..

— Знаю. Потому и сомневаюсь.

— Да я сам… вот этими вот собственными глазами… Теперь там группа… как её… следственная работает, понаехали из райцентра… Слышь, говорят, пруды огораживать будут, чтобы, значится, никто посторонний… того самого…

— Ну, это понятно. Правда, пользы от них теперь никакой, кроме вреда!

— Так я о том же и толкую… Надо бы по этому поводу… — Прошка щёлкнул себя по небритому горлу.

— Оно бы, конечно, не мешало бы здоровье поправить, — согласился Парфён. — А у тебя есть?

— А у тебя?

— Понятно… Будем искать! Пошли ко мне, у моей бабы попросим.

— Только, чур, я во дворе подожду. А то давеча она, злыдня, так меня ухватом приложила… До сих пор в непогоду спина ноет…

И друзья, томимые жаждой, побрели по деревне к ветхой избушке Парфёна. Скрипнула калитка, висящая на одной петле, залаяла выскочившая из будки шелудивая шавка.

— Тихо, тихо! Это я, Дружок, твой хозяин.

— Кого там на ночь глядя несет?! — окликнула с порога вышедшая на крыльцо согбенная неопрятная старуха.

— Это я, Парфён.

— А-а-а. Явился — не запылился. Ну, проходи в дом, ужинать будем.

— Погоди, мать. Я… того… Мне бы денег немного.

— Ты что, окаянный? Какие деньги! Еще полмесяца до зарплаты… Аль не знаешь? Опять на пропой? А это кто там у калитки стоит? Никак, Прошка! Что ж ты, черт чудной, мужика мово спаиваешь?! Пошли к черту, ничего не получите!

— Дык… это самое… — попытался утешить своего дружка Прошка.

— Айда к Марфе, она пузырь самогону в долг дает. Проси ты, она тебе не откажет.

Уже с бутылкой вожделенной влаги они завалились в гости к Пашке, колхозному сторожу, коротавшему вахту за прослушиванием раздолбанного радиоприемника, хрипевшего из угла, со старого рассохшегося платяного шкафа, куда Пашка вешал верхнюю одежду и складывал нехитрую амуницию. Там же стояла видавшая виды двустволка, положенная сторожу по службе.

Пашка, довольный визитом друзей, засуетился, забегал по тесной каморке, потирая руки и приговаривая:

— Сейчас мы чайничек поставим, тушёночки откроем, славно посидим…

Рассевшись вокруг шаткого стола, застеленного прошлогодними номерами районной газеты с поэтическим названием «Новая заря», друзья приняли на грудь, закусывая черным хлебом и тушёнкой — немудрящим Пашкиным ужином.

— Хорошо! — сказал Парфён. Похмелье, весь день стягивающее железным обручем голову и скручивающее в бараний рог внутренности, постепенно отпускало.

— Хорошо! — согласился Прошка.

— Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего! — подал голос Пашка. — Вы послушайте, что по радио говорят! В стране бардак! Наркомания, проституция, преступность разгулялась, дерьмократы из углов, как тараканы, повылазили… Нет, в наше время этого не было… Эх, нет на них Сталина! Он бы быстро порядок в стране навёл. Пе-ре-строй-ка, понимаешь!

— Вот-вот, — поддакнул Прошка. — Горбачев с утра до вечера трындит по телевизору, а толку — кот наплакал. Слыхал я, мужики, Михаил энтот, Михаил Меченый еще в Библии предсказан как Антихрист и погубитель Земли Русской… Не иначе, как евреи все это затеяли…

— Ну да! — возразил Парфён, самый сознательный из всех мужиков. — Вы сначала разберитесь что почем… Или Сталин, или Библия, или одно из двух.

— А что, скажешь, не так?! — горячился Пашка. — Вот и пруды загубили! Разве возможно было раньше? В газете писали, что, мол, вода отравлена минеральными удобрениями. Только мы то знаем, что брехня все это. Тут без военных штучек не обошлось… А сегодня двое из городка на прудах погибли… Слыхали?.. Вот то-то и оно! Ох, не к добру все это…