Тот, кто хочет выжить - [4]

Начинаю подумывать, не придется ли ампутировать ногу.

3 февраля

Отек и синюшность ухудшаются. Подожду до завтра. Если операция станет неизбежной, думаю, я смогу ее сделать. Для стерилизации у меня есть спички, острый нож; у меня есть игла и нитки, чтобы зашивать, из швейного набора. И рубашка на бинты.

У меня есть даже два кило «болеутоляющего», хотя не того типа, который я прописывал своим пациентам. Но они еще как его принимали бы, если бы могли раздобыть! Можете не сомневаться. Эти старушенции с подсиненными волосами нанюхались бы хоть освежителем воздуха, если бы думали, что он их взбодрит. Можете мне поверить!

4 февраля

Решил ампутировать ступню. Четыре дня без пищи. Если еще тянуть, то я рискую в процессе операции потерять сознание от шока и голода вместе, а тогда я истеку кровью. Но я все равно хочу жить, как мне ни скверно. У меня вертится в памяти то, что Мокридж имел обыкновение повторять на лекции по основам анатомии. Старый Моки, называли мы его. Рано или поздно перед каждым студентом-медиком встает вопрос: какую степень шока способен выдержать пациент? Тут он стучал указкой по диаграмме человеческого тела, тыча в печень, почки, сердце, селезенку, кишечник. По сути, господа, говорил он, ответ сводится к новому вопросу: «Как сильно пациент хочет выжить?»

Думаю, я выдержу.

Нет, правда.

Наверное, я пишу это, чтобы оттянуть неизбежное, но мне действительно пришло в голову, что я не дорассказал, как очутился здесь. Возможно, мне следует это сделать и подвязать все концы на случай, если операция окажется неудачной. Займет это несколько минут, и не сомневаюсь, что будет еще достаточно света, чтобы оперировать. Ведь если верить моему «пульсару», сейчас только десять минут десятого утра. Ха!

Я отправился в Сайгон как турист. Тысячи людей летают туда каждый год, несмотря на никсоновскую войну. Есть же люди, которые сворачивают с дороги, чтобы поглазеть на место автокатастрофы, и посещают петушиные бои.

Товар у моего китайского друга был. Я отвез его к Нго, и тот гарантировал его высококачественность. Он рассказал мне, что Ли-Чжу сыграл свою шуточку четыре месяца назад, так что его жену разорвало взрывом, когда она повернула ключ зажигания своего «опеля». С тех пор шуточки прекратились.

Я пробыл в Сайгоне три недели; в Сан-Франциско я решил вернуться на туристическом теплоходе «Каллас». Каюта первого класса. Подняться на борт с товаром затруднений не составило – за соответствующий гонорар. Нго устроил так, что два таможенника, бегло осмотрев мои чемоданы, махнули, чтобы я проходил. Товар был в авиасумке, на которую они даже не взглянули.

– Пройти таможенный досмотр в США будет потруднее, – сказал мне Нго. – Но это уже ваша забота.

Я не собирался проносить товар через американскую таможню. Ронни нашел аквалангиста, готового выполнить некую довольно рискованную работу за 3000 долларов. Я должен был встретиться с ним (два дня назад, как я сейчас сообразил) в сан-францисской ночлежке, называющейся отель «Св. Ремигий». По плану товар я должен был уложить в герметизированный контейнер с таймером и пакетиком красной краски, прикрепленными к нему. Перед тем как мы подойдем к причалу, контейнер будет выброшен за борт, но сделаю это, естественно, не я.

Я все еще присматривал кока или стюарда, который не отказался бы подзаработать и был бы достаточно умен (или глуп), чтобы потом держать язык за зубами, когда «Каллас» затонул.

Как и почему, я не знаю. Штормило, но теплоход словно бы этого даже не замечал. Около восьми часов вечера двадцать третьего где-то под палубами раздался взрыв. Я в тот момент был в салоне, и «Каллас» почти сразу же начал крениться. Вправо… или это называется «на правый борт»?

Люди кричали, метались. Бутылки падали со стойки и разбивались. По трапу снизу поднялся мужчина, рубашка на нем сгорела, кожа обуглилась. Динамик начал отсылать людей к шлюпкам, по которым они были распределены во время учебной тревоги в начале плавания. Пассажиры тут же начали еще больше метаться. Мало кто из них потрудился принять участие в учебной тревоге. Я же не просто принял, но пришел пораньше – понимаете, я хотел стоять в первом ряду, чтобы видеть все. Я всегда очень внимателен, когда дело касается моей шкуры.

Теперь я спустился в свою каюту, взял пакеты с героином и рассовал их по нагрудным карманам. Затем я направился к спасательной шлюпке № 8. Пока я поднимался по трапу, раздались еще два взрыва, и теплоход накренился еще круче.

На верхней палубе царило полное смятение. Мимо меня, вопя, пробежала женщина с младенцем на руках – бежала все быстрее и быстрее по скользкой перекошенной палубе, ударилась бедром о планширь и перелетела через него. Я увидел, как она дважды перевернулась в воздухе, а на третьем перевороте исчезла из поля моего зрения. В центре площадки шаффлборда сидел пожилой мужчина и рвал на себе волосы. Еще один мужчина в белом поварском халате с жутко обожженным лицом и кистями бесцельно бродил по кругу, спотыкался и кричал: «ПОМОГИТЕ МНЕ! Я ОСЛЕП! ПОМОГИТЕ МНЕ! Я ОСЛЕП!»

Паника была почти всеобщей, от пассажиров она перекинулась на команду, точно моровая язва. Не забывайте, что между первым взрывом и моментом, когда «Каллас» погрузился в волны, прошло лишь около двадцати минут. Одни шлюпки осаждали толпы вопящих пассажиров, возле других была абсолютная пустота. Как и возле моей на кренящемся борту теплохода. Кроме меня, там оказался только матрос с прыщавым побелевшим лицом.