Оготоев перебил его:
— Засиделись. Спать пора!.. Ты не беспокойся, я здесь прилягу, мне ничего не надо.
Хозяин ничего не ответил.
Тишина. Потрескивает оплывшая свеча, пламя её отбрасывает трепетные тени на чёрном окне, на стенах комнаты…
— Спать, спать, Кирик Григорьевич.
— Выйдем, что ли, на улицу? — сказал Тоскин обессиленным голосом и тяжело поднялся. Пошарил в буфете, достал пачку «Беломора» и, наклонившись к свече, прикурил.
Вышли на улицу, в темноту.
Оготоев, раскинув руки, вдохнул холодный сырой воздух.
— Трофим, мне с тобой надо поговорить… Нет, не поговорить, у меня к тебе просьба… Я тебе рассказал, что случилось у нас. Сейчас ты знаешь всё про меня, про Дашу.
— Ну, хотя не всё…
— Нет, нет, всё… Когда ты спросил, почему ушла от меня Даша, я ответил: «с жиру». В самом деле так. Я её никогда не обижал, старался делать ей только хорошее, создал ей, думаю, такую жизнь, от которой любая бы не отказалась. Если бы жила, считая каждую копейку, не ушла бы, даже не подумала бы об этом. А то ведь что получилось: легко жила, легко и ушла, без причины…
— Да нет, были у неё серьёзные причины — это я понял из твоего рассказа.
— Не было! — тоном, не терпящим возражений, сказал Тоскин. — Я же говорю тебе: не было причин, не было!
Он помолчал и вдруг заговорил мягко, вкрадчиво:
— Трофим, Даше ты вроде старшего брата. Она тебя очень уважает. Ты бы поговорил с Дашей: помиритесь, мол, не разрушайте семью ради детей…
— Нет, — твёрдо сказал Оготоев.
— Что-о?! — отшатнулся Тоскин.
Оготоев не ответил, зашагал к дому. Держась за перила, поднялся на крыльцо и оглянулся. Он увидел вспыхнувший огонёк папиросы и тёмный мужской силуэт. Оготоев пошарил рукой, отыскивая ручку двери, и вошёл в дом.
1976
