Тоска по дому - [13]
Еще на первом в семестре занятии нас предупредили: «Остерегайтесь этого». Преподавательница, склонившись к микрофону, сказала:
– Существует хорошо известное явление среди студентов, изучающих психопатологию: они склонны, сильно преувеличивая, приписывать себе некоторые психические заболевания, которые анализируются в ходе учебного процесса. Это происходит во всем мире, поэтому не стоит пугаться, ладно? – Эти слова она произнесла в микрофон, а аудитория ответила ей бурным смехом, прокатившимся по всему залу, от первых рядов и до самых последних. Мы?! Пугаться?!!
Сейчас утро. Дом пуст. Время от времени тишину пронзают звуки мощной электрической дрели, доносящиеся со стороны дома Мадмони. Я сижу перед книгой «Анормальная психология» Розенмана и Зелигмана, третье издание, и вот это происходит со мной. В точности как она и предсказала. Обсессивно-компульсивное расстройство? Ясно, что именно оно. Вчера я дважды возвращался, желая убедиться, что не оставил включенным газ. И еще один раз вернулся, чтобы проверить: запер ли я дверь и на верхний замок. Проявление фобии? Несомненно. Как еще назвать страх перед собаками, который появился у меня после того, как в Хайфе, когда мне было шесть лет, меня укусила немецкая овчарка, и с годами этот страх только нарастает? А тревога, что с тревогой? Человеку достаточно, чтобы у него наблюдались шесть из десяти симптомов хронической тревоги, пишут Розенман и Зелигман, и тогда это классифицируется как патология. Со страхом и трепетом я подсчитываю, сколько же у меня симптомов, стараясь не обманывать себя, как я это делал, отвечая на вопросы «Проверь себя» из приложения для юношества к газете «Маарив», и обнаруживаю только три. А поскольку мое сердце сильно бьется при подсчете, я добавляю еще и «учащенный пульс». Итого: четыре.
Еще два, всего только два, и я пересеку тонкую грань, отделяющую нормальное от ненормального. А уж тогда я ничем не буду отличаться от членов клуба «Рука помощи» из Рамат-Ганы. Через две недели я должен начать там работу волонтера. Говорят, это улучшает шансы на поступление в магистратуру.
– Это не больница, – объяснила мне Нава, координатор, в процессе предварительного разговора, состоявшегося вчера в подвале с плесенью по углам и на потолке. («Почему их помещают в подвал, построенный как бомбоубежище? – думал я, спускаясь вниз по лестнице. – Чтобы защитить их от мира или чтобы спрятать от него?») – Это социальный клуб, – пояснила Нава. – Люди приходят сюда после выписки из психиатрических больниц. Большинство из них принимают лекарства, некоторые живут со своими семьями, а некоторые – в специализированных приютах под патронажем социальных служб. Наша задача состоит не в том, чтобы спасти их или вернуть им здравомыслие, а в том, чтобы дать им возможность приятно провести время в клубе. Поэтому мы предпочитаем называть их «члены клуба», а не «пациенты», хотя лечебное значение этого места не вызывает никаких сомнений.
Пока она говорила, я про себя думал: «Почему все здесь так запущено? Слова ее прекрасны, но стены в трещинах, в подъезде стоит запах мочи, а рисунки, которые кто-то нарисовал тушью на листах формата А4, висят криво. В чем проблема повесить их прямо?»
– Ты и представить себе не можешь, с каким нетерпением члены клуба ждут тебя, – оборвала Нава мои мысли. – Они буквально считают дни.
Я понимающе кивнул головой, смело посмотрел ей в глаза, и мне вдруг ужасно захотелось встать, просто встать и бежать вон из этого бомбоубежища, на свежий воздух, к солнечному свету. Реально почувствовав, как напрягаются мышцы ног, я уже готов был вскочить с места, но в самую последнюю минуту остановил себя и сказал Наве:
– Четверг для меня наиболее удобный день.
Когда Ноа возвращается домой, Амир рассказывает ей о тревогах Розенмана и Зелигмана, и на одном дыхании – о сыне соседей, появившемся вдруг у их дверей, уже во второй раз. И она все выслушивает, погружается в долгое молчание, но наконец отвечает. Но только она, которая так хорошо его знает, может произнести столь точную фразу, не имеющую, казалось бы, прямого отношения к тому, о чем он только что рассказал, но вонзающуюся, как стрела, прямо в грудь:
– Ами́ри, – тихо говорит она, перебирая его волосы, закручивая их кольцами и распрямляя, – знаешь, это просто поразительно. Ты предельно строг к самому себе и так мягок и нежен с другими.
И во второй раз он не спросил меня о Гиди. Мы играли в нарды, и в шашки, и в поддавки, такая смешная игра, которой он научил меня: цель игры состоит в том, чтобы противник «съел» все твои шашки, а выигрывает тот, у кого шашек больше не осталось. Иногда он вставал и приносил нам еду, ломоть хлеба, намазанный шоколадной пастой, и арахисовые снэки из огромного пакета, этот пакет Ноа, его подруга, которая без них жить не может, покупает себе каждую неделю. Приносил он и что-нибудь попить: ананасовый сок из концентрата, разбавленного водой, который мне не особо нравился, но сказать об этом было неудобно. В перерывах между играми мы еще и говорили, в основном о футболе. Он болеет за тель-авивский «Хапоэль», а я за иерусалимский «Бейтар», так что в шутку мы немного злились друг на друга. Он вновь и вновь описывал мне, словно футбольный комментатор, знаменитый гол, который Моше Синай забил много лет тому назад, когда я еще не родился, и этот гол разрушил все надежды «Бейтара» выиграть чемпионат страны:
