Тоска небывалой весны - [52]

Александр Пушкин.

26 января 1837.»

В тот же день Луи Геккерн через секретаря французского посольства виконта д’Аршиака письмом объявил Пушкину, что от имени Дантеса делает ему вызов, и ввиду тяжести оскорбления поединок должен состояться «в кратчайший срок». Пушкин без обсуждения принял условия. В его жизни это был двадцать первый вызов на дуэль. Сам он был инициатором пятнадцати дуэлей, из которых состоялись четыре, остальные стараниями друзей окончились примирением; в шести случаях вызов на дуэль исходил не от Пушкина, а от его оппонентов.

27 января под Петербургом в перелеске близ Комендантской дачи Дантес и Пушкин стрелялись с десяти шагов; Дантес стрелял первым, Пушкин упал; но приподнялся и с локтя сделал свой выстрел: пуля попала в правую руку Дантеса повыше кисти.

Известие о дуэли подняло на ноги весь Петербург, у дома поэта собралась толпа. 28 января старший врач полиции сообщил главе Медицинского департамента: «Полициею узнано, что вчера в пятом часу пополудни, за чертою города позади Комендантской дачи, происходила дуэль между камер-юнкером Александром Пушкиным и поручиком Кавалергардского ее величества полка Геккерном, первый из них ранен пулею в нижнюю часть брюха, а последний в правую руку навылет и получил контузию в брюхо. Господин Пушкин при всех пособиях, оказываемых ему его превосходительством господином лейб-медиком Арендтом, находится в опасности жизни. О чем вашему превосходительству имею честь донесть».

День был холодный, ветреный, но люди стояли у дома на Мойке, прислушиваясь к каждому слову Жуковского, который время от времени выходил на крыльцо и сообщал о состоянии здоровья Александра Сергеевича. По словам современников, перебывало в те дни около пятидесяти тысяч человек. Слухи по городу поминутно менялись, противореча один другому: то говорили, что рана не опасна, то –– нет надежды, то –– Пушкин умер, а немного погодя –– жив и чувствует облегчение. Двадцать девятого января в два часа сорок пять минут пополудни Александр Сергеевич скончался, успев перед смертью передать Николаю I просьбу о помиловании Константина Данзаса. (Данзас был приговорен к повешению, но по ходатайству военного и надзорного начальства император заменил наказание четырьмя месяцами заключения в Петропавловской крепости). Возле дома поэта стояла полиция, испуганная огромной толпой, опасаясь взрыва народной ненависти к убийце.

Лермонтов не был лично знаком с Пушкиным, но мог и умел ценить его. Под свежим еще влиянием истинного горя и негодования, возбужденного в нем этим святотатственным убийством, он, в один присест, написал стихотворение «Смерь поэта», разнесшееся в два дня по всему городу.

Погиб поэт –– невольник чести

Пал, оклеветанный молвой,

С свинцом в груди и жаждой мести,

Поникнув гордой головой!..

Не вынесла душа поэта

Позора мелочных обид,

Восстал он против мнений света

Один, как прежде… –– и убит!

Убит ничтожеством, пригретым российской властью, пригретым по давней привычке выкручивать руки своим и расшаркиваться перед чужими.

Смеясь, он дерзко презирал

Земли чужой язык и нравы;

Не мог щадить он нашей славы;

Не мог понять в сей миг кровавый

На что он руку поднимал!..

Стихи ходили по рукам, переписывались и передавались от одного к другому. Негодование Лермонтова было чем-то совершенно новым, неслыханным! В этом негодовании русский человек впервые призывал осознать свое национальное достоинство!

Командир лейб-гусаров Хомутов был в гневе: «Французишка, срамивший собою и гвардию, и первый гвардейский Кавалерийский полк, в котором числился! Насмотрелся я на него... Страшная французская бульварная сволочь с смазливой рожей и бойким говором. Так и дал бы плюху за его нахальство и за презрение к нашему хлебу-соли!»

Общество разделилось на отдельные лагери. В одном выступали против Дантеса, в другом жалели красавца француза и говорили, что больше всего виновата Наталья Пушкина. (В том, что Наталья Николаевна была сильно увлечена Дантесом, Пушкин даже не думал скрывать: великой и возвышенной страстью назвал он любовь, не смея ее осуждать).

Лермонтов обо всем этом знал. Последней каплей, переполнившей чашу его терпения, стал приход Николая Столыпина –– брата Монго. Николай служил под начальством Карла Нессельроде, славного тем, что упек Грибоедова в Персию, где его зверски убили. Это он, Нессельроде разжаловал в рядовые капитана второго ранга Невельского, стараниями которого Россия стала обладать Приморским краем и всей Амурской областью. И надо поклониться губернатору Восточной Сибири Николаю Муравьёву, который пошел наперекор Нессельроде, отстояв Невельского перед Николаем I.

Столыпин поговорил с Арсеньевой о каких-то делах, похвалил стихи Мишеля «Смерть поэта», и с усмешкой сказал, что Наталья Пушкина во вдовах не засидится, ей это не к лицу. Пройдя в кабинет Лермонтова, где был и Николай Юрьев, попенял поэту: «Напрасно ты нападаешь на Дантеса: Дантес, как всякий благородный человек, не мог не стреляться –– честь обязывает!»