Тоска небывалой весны - [42]

Таким образом, я начинаю мое письмо с исповеди, по правде, и не думая об этом. Ну, пусть она послужит мне оправданием: вы из нее, по крайней мере, поймете, что если мой характер несколько изменился, то сердце неизменно. Один вид вашего последнего письма уже явился для меня упреком, конечно вполне заслуженным. Но о чем мог я вам писать? — Говорить вам о себе? Право я так пресыщен своей собственной персоной, что, когда я ловлю себя на том, что восхищаюсь своей мыслью, я стараюсь припомнить, откуда я ее вычитал? И в результате я дошел до того, что перестал читать, чтобы не мыслить.

Я бываю теперь в свете... для того, чтобы меня узнали, чтобы доказать, что я способен находить удовольствие в хорошем обществе: а!!! Я ухаживаю, и вслед за объяснением в любви я говорю дерзости; это еще меня немного забавляет, и хотя это не совсем ново, по крайней мере редко встречается. Вы подумаете, что за это меня попросту выпроваживают... ну нет, совсем наоборот... женщины так созданы; я начинаю держать себя с ними самоувереннее; ничто меня не смущает — ни гнев, ни нежность: я всегда настойчив и горяч, а мое сердце довольно холодно; оно бьется только в исключительных случаях. Не правда ли, далеко пошел... и не думайте, что это бахвальство: сейчас я самый скромный человек — к тому же я знаю, что это не подымет меня в ваших глазах; но я это говорю потому, что только с вами я отваживаюсь быть откровенным. Это оттого, что вы одна умеете меня жалеть не унижая, ибо я сам себя уже унижаю; если бы мне не были известны ваше великодушие и ваш здравый смысл, я бы не осмелился сказать то, что я сказал. И, может быть, оттого, что вы когда-то утешили очень сильное горе, возможно, и сейчас вы пожелаете рассеять милыми словами холодную иронию, которая неудержимо проскальзывает мне в душу, как вода просачивается в разбитое судно. О! как я хотел бы вас снова увидеть, говорить с вами: потому что звук ваших речей доставлял мне облегчение. На самом деле следовало бы в письмах помещать над словами ноты».

Михаил Юрьевич стал частым гостем в доме Александра и Сергея Трубецких, где, собиралось небольшое общество. Однажды произошел спор между Лермонтовым и его школьным товарищем Барятинским. Михаил Юрьевич настаивал на том, что человек, имеющий силу для борьбы с душевными недугами, не в состоянии побороть физическую боль. Не говоря ни слова, Александр Барятинский снял колпак с горящей лампы, взял в руку стекло и, тихими шагами, бледный, пройдя через комнату, поставил ламповое стекло на стол. Он страшно ожег ладонь, однако не выказал боли.

После короткого отпуска Лермонтов отбыл в Царское Село, где стояло несколько гвардейских полков.

Уездный городок София, в двадцати пяти верстах от Петербурга, входил в Царскосельский район, –– там и был расквартирован лейб-гвардии Гусарский полк, один из самых блестящих полков царской гвардии. Продовольственные склады, казармы, манежи, госпиталь, фуражные склады, конюшенный двор, военный плац, а за ними просторное поле для выездных учений. Казармы были деревянные, но штаб полка находился в каменных зданиях.

В казармах имелись помещения для офицеров, однако же молодые люди предпочитали снимать квартиры в Царском Селе. Лермонтов тоже снял для себя небольшую квартиру. Бабушка не поскупилась на приобретение обстановки, нескольких лошадей и экипажа. Кроме того, заблаговременно были вызваны из Тархан повар, два кучера и слуга. И конечно –– Андрей Соколов, ставший давно другом семьи. На Андрея Арсеньева полагалась, как на себя, и называла его по имени-отчеству: Андрей Иванович.

Царское Село с роскошными парками было излюбленным местом дачников. По праздникам давались спектакли в Императорском манеже –– красивом здании, вмещавшем до двухсот человек. Там же устраивались «карусели» –– вид соревнований. Николай I считал их отличной тренировкой для гвардейцев. Участники «карусели» надевали настоящие средневековые доспехи, которые им выдавали из личной коллекции императора. Николай I выходил в латах Максимилиана, государыня с дочерьми в роскошных платьях, стилизованных под средневековье, младшие сыновья государя –– в костюмах пажей. Происходила езда по кругу с выполнением на лошадях всевозможных фигур: мужчины и дамы в паре. Гремела музыка, манеж освещался сотнями огней.

Офицеры лейб-гвардии Гусарского полка.

«Служба в полку была не тяжелая, –– кроме лагерного времени или летних кампаментов по деревням, когда ученье производилось каждый день. На ученьях, смотрах и маневрах должны были находиться все офицеры. В остальное время офицеры, не командовавшие частями, ограничивалась караулом в Александровском дворце, дежурством в полку да случайными какими-либо нарядами. Поэтому большинство офицеров, не занятых службою, уезжало в Петербург и оставалось там до наряда на службу. На случай экстренного же требования начальства, в полку всегда находилось два-три офицера из менее подвижных, которые и отбывали за товарищей службу, с зачетом очереди наряда в будущем. За Лермонтова отбывал службу большей частью офицер Годеин, любивший его, как брата.