Торговый центр - [2]

Мимо проехал лоурайдер[1], полный темных лиц.

— Эй, мамашка! — прокричал кто-то. — Дашь, если полижу?

Его мама проигнорировала пошлятину и, плотно сжав губы, села за руль. Она сердито посмотрела на Глена.

— Нам предстоит серьезный разговор, молодой человек.

Он молча кивнул.

Домой они ехали в тишине.

* * * *

Мэрилин сидела в гостиной, уставившись в экран телевизора. Шла какая-то программа, ситком, но она ничего не видела и не смогла бы сказать, что там показывали. Глен был в ванной, принимал душ. Она слышала, как журчит вода. Он был там уже почти полчаса, и Мэрилин понимала, что он не торопится, растягивает мытье, пытаясь избежать встречи с ней.

Она не винила его за это. В каком-то смысле даже была рада этому. Она все еще не решила, что ему говорить, а что нет, все еще не выработала свой подход к этому. По какой-то причине Мэрилин чувствовала себя неуютно, почти испуганно. На самом деле она не боялась, что Глену угрожает физическая опасность. Он жил в этом городе всю свою жизнь и знал, как о себе позаботиться. Мэрилин больше боялась того психологического ущерба, который он может получить. Возможно, в знании того, что его отец мертв, для Глена нет ничего хорошего, но и в том, что он считает своего отца живым, а ведь это не так, тоже полезного мало. Глену казалось, что он видел своего папу и раньше: в толпе на телевизионном бейсбольном матче, как-то раз на Рождество, сворачивающим за угол на оживленной улице. Если и дальше будет так продолжаться, то скоро он будет видеть своего папу повсюду.

Но Мэрилин беспокоила не только мысль о том, что Глен думает, будто видел своего отца. Именно факт того, что он видел своего отца в торговом центре, придавал ее беспокойству оттенок страха, хоть ей было стыдно признаться в этом даже самой себе.

Торговый центр.

Торговый центр пугал ее даже в прежние времена, когда еще был открыт. Конечно, тогда он уже умирал. «Нордстром» уже ушел, а «Мейси» собирался уходить, но большинство небольших магазинов все еще оставались, и Мэрилин с подругами часто проводила субботы, шерстя магазины одежды в поисках выгодных предложений. Также она ходила туда одна, и однажды на нее напали в длинном коридоре, ведущем в дамскую комнату, — белый мальчик, с волосами как иглы, схватил ее за промежность через штаны и сжал, а тем временем сорвал с плеча сумочку.

Однако не нападение испугало Мэрилин, и не все более грубый облик посетителей заставил ее нервничать. Нет, было что-то в самом торговом центре, нечто в высоком узком дизайне здания и угловом расположении магазинов. Она никогда никому не говорила о своих чувствах, но ей казалось, что она слышала согласие со своей позицией в завуалированных комментариях других покупателей, думала, что видела понимание на лицах случайных клиентов.

Мэрилин и ее друзья перестали ходить в торговый центр задолго до того, как он окончательно закрылся.

Глен вышел из ванной в пижаме, с мокрыми растрепанными волосами.

— Иди высуши волосы, — сказала она. — А потом приходи, и мы поговорим.

— Я больше туда не вернусь, — пообещал он. — Я усвоил урок.

— Высуши волосы. И тогда мы поговорим.

* * * *

Мама забирала его из школы по четвергам, пятницам и понедельникам, но во вторник ей приходилось работать допоздна, и Глен снова оказался медленно бредущим мимо сетчатого забора, окружавшего заброшенный торговый центр. Прошлой ночью ему приснился торговый центр, приснился папа. Папа оказался в ловушке внутри громадного сооружения, и Глену пришлось разбить одну из стеклянных дверей, чтобы выпустить его и спасти. Папа вышел высокий, сильный и счастливый, с широкой улыбкой на лице. Он посадил Глена себе на спину, как делал раньше, и они вдвоем побежали домой, где мама, в качестве награды, испекла особенный торт.

Глен остановился, просунул пальцы в ячейки сетки и уставился сквозь забор. Он не забыл плохие времена. Помнил, как папа избил маму и сломал ей руку, как папа потом сказал ему, что отныне он должен называть свою маму «шлюха» вместо «мамочка», и как мама плакала, когда Глен произносил это слово. Он помнил, как папа бил его без всякой причины, и как однажды сказал, что убьет, если он не перестанет плакать, и Глен знал, что папа говорил это всерьез.

Но почему-то сейчас хорошие времена казались более важными, чем плохие. И их, казалось, было гораздо больше. Глен помнил сказки на ночь, походы в кино — они больше никогда не ходили в кино, — баскетбольные игры в старой церкви.

Глен скучал по отцу.

А потом он перелез через забор и, по заросшей сорняками парковке, зашагал к торговому центру. Он подошел к той же двери, через которую заглядывал сюда в прошлый раз, и прижался лицом к темному стеклу. С глубины лестницы, которая вела вниз, на нижний уровень торгового центра, Глен увидел пульсирующее белесое свечение, которое становилось все сильнее. Внутри торговый центр, как заметил Глен, уже не выглядел таким грязным, как раньше, и не выглядел таким обветшалым. Он окинул взглядом обширные внутренние помещения, и там, рядом с кадкой распускающихся цветов, стоял папа.

— Глен.

— Папа! — Глен помахал отцу рукой.

— Глен.

Голос у папы был тот же самый, но в тоже время другой. Казалось, что он отдается эхом, хотя папа и говорил шепотом.