Торговец зонтиками - [49]

69

Император Франц Иосиф, убежденный, что за убийством его наследника стоит Сербия, направил ей безоговорочный ультиматум с длинным списком требований. Сербское правительство, заручившись обещанием поддержки от России, отказалось выполнять эти требования, причем отказалось в весьма развязной манере.

Сербия провела мобилизацию и послала войска на Дунай, на границу с Австро-Венгрией, но там их встретили огнем.

Франц Иосиф отлично понимал: давая сербам отпор, он, если в конфликте примут участие союзники, рискует принести миру большую беду. И все-таки 28 июля австрийский император объявил Сербии войну и произнес несколько слов, предвещавших его судьбу: «Объявить превентивную войну – все равно что покончить с собой от страха перед смертью»[72].

В полном соответствии с заключенным между ними секретным договором Франция и Россия тотчас же привели свои вооруженные силы в состояние боевой готовности.

Вот-вот должна была разразиться Первая мировая война.

Все были убеждены, что поводом для нее стала пуля из револьвера Гаврилы Принципа, но я-то знал, что это не так. Если вернуться к самому началу, легко вспомнить, что не построй эрцгерцогиня Изабелла теннисный корт, Франц Фердинанд не встретился бы с Софией и – как и было ему назначено судьбой – женился бы на особе королевской крови. Двор в таком случае оставил бы всех своих солдат в Сараеве, чтобы охранять Франца Фердинанда и его супругу, и это помешало бы убийцам осуществить свой план…

70

Вопреки ожиданиям, кончина Софии лишила меня последних крупиц энергии. Отныне я почти не вставал и не выходил из своего венского дома, где регулярно появлялся мой личный врач.

Напрасно преданная служанка, стряпая блюда, достойные самых великих государей Европы, вкладывала в обед или ужин всю душу, я мог лишь вдохнуть аппетитный запах, а если и проглотить, то ничтожно мало.

Я целыми днями валялся в постели, не принимая больше участия в жизни общества, и единственным развлечением мне служили восходы и закаты.

Так прошло много лет, после Первой мировой войны наступили «безумные годы», и в конце концов мне удалось забыть Софию настолько прочно, что ее жизнь и смерть превратились для меня всего лишь в одну из многочисленных историй, записанных в книге.

Моя надежда на то, что минуют любовные страдания – и придет выздоровление, увы, не оправдалась. Ничего подобного не произошло. Слабость, которую и без того было трудно перенести, нарастала и нарастала с непостижимым упорством, так что сменявшиеся теперь у моего изголовья доктора только головами качали.

Подумав, я пришел к следующему выводу: поскольку невозможно объяснить мою болезнь ни медицинскими, ни эмоциональными причинами, происхождение хвори должно быть каким-то иным. И тут мне не понадобилось и минуты, чтобы найти виновника: я же с ним не расставался! Это манускрипт!

Последние предсказания, записанные в книгу и ею исполненные, меня изрядно ослабили, – вот и подтверждение гипотезы. Феномен заставил вспомнить об эффекте, произведенном на меня самым первым прогнозом – фразой, которую я рискнул тогда записать на чистой странице.

Нет, вы только подумайте, я же совершенно напрасно убил Софию!

Книга всегда умела подловить меня, порой выполняя мои предсказания чересчур старательно, порой слегка уклоняясь в сторону, иногда попросту сводя их к нелепости. Однако в 1914 году последствия моей очередной попытки вмешаться в судьбу оказались столь катастрофическими, что я больше не осмеливался добавить там хоть слово.

Но до того я записывал, а книга осуществляла и при этом буквально высасывала из меня кровь… Стоп! Может быть, нынешней ситуацией она дает мне понять, что наши с ней отношения исчерпаны и ей хочется заполучить нового владельца?

В общем, я решил, что пора от манускрипта избавиться, иначе никак не вернуть ни здоровья, ни присутствия духа, ни хотя бы подобия нормальной жизни.

Только ведь как избавиться от предмета, неразрывно со мной связанного? Как нарушить волю судьбы, нас соединившей?

Если, например, оставить книжку в каком-нибудь уединенном месте, подальше от взглядов и перьев любопытных? Нет, не получится, у меня же есть много доказательств негодности этого способа. Сколько бы раз я ни расставался с манускриптом, он неизменно ко мне возвращался.

А если книгу уничтожить? Теперь она такая толстая, что гореть, скорее всего, будет долго… Тоже нет. Хорошенько поразмыслив, я понял, что эта идея – из самых опасных: свидетельств того, как лихо действовала книга, убирая одного за другим охотников за собой, скопилось немало… а что случилось, когда из нее попробовали вырвать страницу?

Надо найти иное решение.

И оно ко мне пришло! Пришло в то утро, когда горничная открыла платяной шкаф, чтобы повесить туда несколько выстиранных и выглаженных сорочек. Вещей у меня за последние годы скопилось мало, и я увидел за ними уголок красной ткани. Собрал остатки сил, вылез из-под одеяла, встал и поплелся к шкафу. Прислуга недоуменно взирала на действия хозяина. Подойдя, я потянул за красное – и вытащил предмет, который сопровождал меня с незапамятных времен.

Зонтик! Красный зонтик, купленный мной на набережной Арля девять веков назад!