— Придется выпить, — улыбнулась она. — По меньшей мере шампанского. Дорогой Митч, новость действительно замечательная!
Я решил воспользоваться моментом.
— Ты не откажешься отпраздновать ее со мной? Отпраздновать по-настоящему?
В ее карих глазах появилась настороженность.
— Гм, — нерешительно промолвила она, однако потом сказала: — Конечно, Митч. Мы отправимся в город. Угощать буду я, только не возражай. Но ставлю одно условие: ровно в двенадцать мы простимся. Я ночую в госпитале. Утром операция, мне нельзя слишком поздно ложиться. И слишком много пить.
Но говоря это, она улыбалась.
Я решил, что и на этом спасибо.
— Чудесно! — ответил я, ничуть не кривя душой, ибо знал, что с Кэти скучать не придется. — Можно мне позвонить по твоему телефону?
Пока Кэти готовила напитки, я успел заказать билеты в кино, обед в ресторане и коктейли в ночном баре. Кэти с сомнением выслушала мою программу.
— Не слишком ли много, Митч? Надо уложиться в пять часов. Я не имею права делать операцию, если руки дрожат от усталости.
Я успокоил ее. Она вынослива. Однажды, после того как мы проссорились всю ночь напролет, утром ей пришлось делать трепанацию черепа. Операция прошла блестяще.
С обедом я потерпел неудачу. Не такой уж я гурман, чтобы есть только натуральные белки, но меня возмущает, когда подсовывают суррогаты, а берут ту же цену, что и за натуральные продукты. Шашлык с виду был ничего, но вкус его никого не смог бы обмануть. Извинившись перед Кэти, я раз и навсегда поставил крест на этом ресторане. Но она только рассмеялась. Фильм был неплохой. Киногипноз обычно вызывает у меня головную боль, но здесь я сразу же впал в транс, а после чувствовал себя вполне прилично.
Ночной бар был переполнен, и метрдотель, конечно, перепутал время нашего прихода. Пришлось минут пять подождать в вестибюле. Я попросил Кэти в связи с этим продлить «комендантский час», но она отрицательно покачала головой. Однако, когда метрдотель, рассыпаясь в извинениях, провел нас, наконец, к нашим местам у стойки бара, Кэти поцеловала меня. Я был на седьмом небе.
— Спасибо, — сказала она. — Чудесный вечер, Митч. Почаще получай повышение по службе. Мне это нравится.
Я раскурил для нее сигарету, затянулся сам и открыл было рот, чтобы объявить ей то, что так хотелось сказать, но тут же передумал.
— Ты что, Митч? — спросила она.
— Я только хотел отметить, что нам всегда хорошо вместе, Кэти.
— Так и знала, что ты это скажешь. Но по-прежнему отвечаю тебе: нет.
— Я тоже знал, что ты так ответишь, — уныло произнес я. — В таком случае пошли отсюда.
Она уплатила за коктейли, и мы вышли на улицу, заложив в нос пылеуловители.
— Педикеб? — спросил швейцар.
— Да, пожалуйста, — ответила Кэти. — Двухместный.
Швейцар свистком подозвал двухместный педальный кеб. Кэти дала старшему из рикш адрес госпиталя.
— Ты тоже можешь ехать, Митч, — сказала она, и я сел рядом.
Швейцар подтолкнул кеб, и рикши тронулись с места.
Не спрашивая разрешения, я поднял верх. На мгновение мне показалось, будто я вновь ухаживаю за Кэти: та же уютная темнота, запах пыльного брезента, скрип рессор. Но эта иллюзия тут же исчезла, когда Кэти предупредила:
— Будь благоразумен, Митч.
— Пожалуйста, Кэти, — произнес я как можно спокойнее. — Выслушай меня. Я буду очень кратким.
Она смирилась.
— Мы поженились восемь месяцев назад. — Заметив, что она хочет возразить, я торопливо добавил: — Хорошо, пусть не окончательно. Но мы на время дали друг другу слово. Ты помнишь, почему мы это сделали?
После небольшой паузы она терпеливо ответила:
— Мы были влюблены.
— Верно, — сказал я. — Мы любили. Но у каждого была своя работа, и мы знали, что иногда она мешает нам понимать друг друга. Поэтому мы решили, что наш союз будет временным. Через год мы посмотрим, стоит ли делать его постоянным. — Я дотронулся до руки Кэти, и она не отняла ее. — Дорогая, тебе не кажется, что мы знали тогда, что делаем? Разве мы не можем подождать? В нашем распоряжении целых четыре месяца. Давай подождем. Если к концу этого срока ты не изменишь своего решения, ну что ж, по крайней мере я не буду винить тебя в том, что ты не дала мне последней возможности. Что до меня, то мне нечего себя проверять. Я подал заявление и не возьму его обратно.
Мы проезжали мимо фонаря, и я заметил, как ее губы искривились в горькой усмешке.
— Черт побери, Митч, — сказала она с болью. — Я знаю, что ты не изменишься. И в этом все несчастье. Неужели мне снова надо повторять, что эти просьбы напрасны, что у тебя несносный характер, что ты хитер, как Макиавелли, и так же вероломен и эгоистичен. Когда-то мне казалось, что ты хороший, идеалист, для которого принципы дороже денег. У меня были основания так думать. Ты искренне и убежденно говорил мне об этом, так хорошо отзывался о моей работе. Ты интересовался медициной, чуть ли не через день приходил в больницу, чтобы присутствовать на моих операциях. При мне ты говорил своим друзьям, что гордишься женой-хирургом. Но спустя три месяца я поняла, зачем ты это делал. Взять в жены домашнюю хозяйку может каждый. Но превратить первоклассного хирурга в домашнюю хозяйку удалось только одному Митчелу Кортнею. — Голос ее дрогнул. — Могла ли я мириться с этим, Митч? Нет, и никогда не смогу. Дело не в наших размолвках, упреках, ссорах. Я — врач. Люди доверяют мне свою жизнь. Могу ли я отвечать за нее, если я издергана бесконечными семейными ссорами? Неужели ты не понимаешь, Митч?
