Тополиный пух: Послевоенная повесть - [56]

Сережка сделал, но художнику не понравилось:

— Не так!

Попробовал еще раз — снова неудача. Еще раз расставил руки, еще…

— Вот! — почти крикнул Павел Андреевич. — Вот! Стой так!

Все началось сначала, Сережка стоял, а художник рисовал.

Снова, как и раньше, побежали минуты. Павел Андреевич, как всегда, молчал, бросая короткие взгляды на подростка, и торопливо водил карандашом по бумаге. Сережка почувствовал, как заныли плечи и как налились локти свинцом, а художник все рисовал и рисовал, меняя листы бумаги, и заканчивать совсем не собирался.

«Интересно, где будет висеть эта картина? — задал себе Сережка вопрос. — Неужели в самой Третьяковской галерее?

И вдруг ему захотелось, чтобы никто никогда не увидел бы этой картины или, во всяком случае, не узнал бы на ней его.

— Сережа! — строго заметил ему Павел Андреевич. — А ведь ты не думаешь! Вернее, думаешь, но не о том, о чем я тебя просил.

«Как это он догадался?» — удивился опять Сережка и изо всех сил стал стараться вернуться к заданной теме размышлений.

Прошло еще несколько минут, но Сережке показалось, что отстучал целый час. Стоять уже было почти невозможно, и он решился сам попросить сделать перерыв. Он уже было собрался с духом, чтобы сказать: «Давайте отдохнем…», как Павел Андреевич сам отложил карандаш.

— Все! На сегодня хватит! — сказал он. — Спасибо тебе, Сережа. Большое спасибо…

Снова, сорвавшись с места, Сережка почувствовал необыкновенную легкость. Захотелось прыгнуть, пробежаться, сделать что-то резкое, быстрое, что окончательно стряхнуло бы недавнюю неподвижность.

А тем временем Павел Андреевич, присев на корточки, рассматривал рисунки. Сережка тоже взглянул на листы. Ему показалось, что в такой позе он меньше похож на себя.

— Не нравится? — как бы угадав его оценку, спросил Павел Андреевич.

— Нравится, — ответил из тактичности Сережка и снова подивился проницательности художника… «Как это так? Он все знает, о чем я думаю!»

— Ну, раз нравится, тогда хорошо, — спокойно сказал Павел Андреевич.

Зазвонил телефон. В коридоре послышались шаги Веры Николаевны, а потом ее тихий, приглушенный голос, каким обычно говорят, когда в доме больной.

«Она еще не знает, что мы уже закончили, — отметил про себя Сережка, — потому, наверно, так тихо и говорит».

В этот день Сережка остался у них обедать. Пока Вера Николаевна накрывала на стол, Павел Андреевич включил радиолу.

Комнату наполнила знакомая Сережке мелодия. Потом ее сменило танго.

— А ты, Сережа, умеешь танцевать? — спросила его Вера Николаевна.

Он замялся, потому что сразу захотелось ответить «да», сказать, что умеет, но тогда, значит, пришлось бы врать. А врать Вере Николаевне и Павлу Андреевичу Сережке не хотелось, и потому он откровенно сказал:

— Нет, не умею…

Он вспомнил, что в новой школе есть танцевальный кружок, что занимаются там четыре раза в месяц, по средам, и что занятия платные. Однако Сережка даже и не пытался туда записаться.

«Возьмут ли? И даст ли мать денег?» А после того как узнал, что туда ходят и девчонки из женской школы, танцевальный кружок показался делом совсем для него неподходящим.

Однако сейчас, сидя в просторном кресле, он пожалел, что не умеет танцевать и что никакой перспективы научиться этому у него нет.

— Ну, не велика беда, что танцевать не умеешь, — вступился Павел Андреевич. — Я вот тоже не умею… Но, как видишь, живу… Танцы, брат, это не главное в жизни…

«Не главное в жизни… — задумался Сережка. — Конечно, не главное…» Он вообще часто теперь думал над тем, что говорил Павел Андреевич. Любая невзначай оброненная фраза, совет, данный как бы не ему, а совсем другому человеку, западали в подростка. Разговаривая с ним, Павел Андреевич словно бы проходил по всей Сережкиной жизни, корректируя и оценивая ее. И Сережка верил ему, не переставая удивляться, откуда Павел Андреевич все знает.

— А все-таки получается! Получается, Сережа, — заметил после обеда художник, снова вернувшись к рисункам. Перевел взгляд на Сережку и еще раз произнес:

— Получается!

Сережка был доволен не меньше художника. Еще бы! Ведь это его рисовали!

— Молодец! — сказал Павел Андреевич. — Но все-таки еще немного надо будет потрудиться.

И вскоре Сережка опять стоял с расставленными в стороны руками, изо всех сил представляя себе то, что велел художник.

К концу апреля Павел Андреевич решил работу с Сережкой заканчивать. «У него скоро экзамены… Не дай бог, я еще помешаю…» Вера Николаевна тоже говорила: «Дал бы передохнуть мальчику, а то он у тебя уже стал, как штатный натурщик…»

Павел Андреевич не хитрил — результат их работы с Сережкой ему нравился. Целая пачка рисунков была уже у него в руках, и, хотя художник продолжал его рисовать, он делал это уже не столько из необходимости, как раньше, сколько из-за надежды, что мелькнет вдруг в Сережкиных глазах что-то такое, чего он еще не видел…

Сообщение Павла Андреевича об окончании их работы Сережка встретил беспокойно. И хотя художник тут же добавил, что они прервутся временно — только на несколько недель, потому что у него скоро экзамены, подросток почувствовал, что уйдет вместе с окончанием их работы что-то такое, без чего он уже не может. Дни, проведенные в студии Павла Андреевича, показались Сережке непохожими на все прожитые. Была в них какая-то взрослость, что ли… уважительность к нему, Сережке, которую он ни от кого раньше не чувствовал. «Он даже разговаривал со мной по-другому. Советовался всегда вроде как бы… Эх, если все взрослые были бы такими…»