Тополиная метель - [41]
— Неправда! — вскрикнула она. — С февраля не живет у нас. — Сказала и испуганно забилась в угол.
— Тсс, собака! — не сдержался Павелко и замахнулся было на дочку. — Простите на слове. Вы бы в школе ее ремнем учили, а то она очень уж на язык бойкая стала.
Директор не ответил. Обратился к Алексею Андреевичу:
— Пойдемте к ней. А вы, — посмотрел на Павелка, — зайдите сегодня в сельсовет.
Около ворот услыхали, как вскрикнула Катруся и опрометью побежала на огороды. После батьковской «науки» легче стало на сердце. Обошла огородами и спряталась за Олесиной хатой. Слыхала, как разговаривали директор и Алексей Андреевич.
— Может, в интернат устроить?
— Жаль девочку от земли отрывать. Я не советовал бы. Вы только посмотрите на ее огородик. Это дело работящих рук.
— А классным руководителем взялись бы?
— У меня и без того нагрузок много.
— А все же?
— Попробовать можно… поговорим еще об этом… Ну куда она девалась?
— Надо немедля разыскать.
«Немедля разыскать», — ёкнуло у Катруси сердце.
Олеся решила пойти к тетке на Заречье. Глафира Петровна ее не любит, в школе дразнят подлизой, а смятую капусту никогда себе не простит. Отнесла цыплят в школу. Завхоз принял их, похвалил Олесю. Потом собралась и, заперев дверь, пошла.
На горке остановилась и поглядела на село. Оно такое родное-родное. В долине над прудами — левады с мягкими, бархатистыми травами. Пойти бы туда, припасть к земле, как к матери. Школа огромными окнами смотрит, будто говорит: «Неблагодарная…» И родная хата так печально смотрит одним окном из-за Павелкова плетня: «Теперь мы настоящие сироты. И ты, и я…»
Звенит раннее лето над полями, щебечет и зовет:
«Вернись назад, Олеся, вернись!»
•
Уже совсем стемнело, когда к Алексею Андреевичу прибежали девочки-семиклассницы:
— Пришла. Сами видели.
•
Олеся недоверчиво отступила, когда все вошли в ее хату.
«Где ты была? Что надумала?» — хотел было спросить Алексей Андреевич, но по измученному виду девочки понял, что ничего спрашивать не надо.
— Ты не удивляйся, Олеся, что мы так поздно. Буду у вас классным руководителем, вот и обхожу своих учеников перед экзаменами. Где твой школьный уголок?
Олеся сначала не поняла: серьезно ли все это? Смотрела недоверчиво то на подруг, то на учителя. Взгляд ее постепенно прояснялся, глаза наполнялись радостью.
— Как? А почему же это?
— Полюбились вы мне, вот и все, — развел руками Алексей Андреевич. — Вы хорошие дети…
Он долго и деловито рассматривал комнату, листал Олесины тетради, потом склонился над привядшим букетом сирени на столе.
— Не пахнет уже. Пойдем принесем свежую.
В лицо повеяло теплым вечерним воздухом, густым от сладкого аромата сирени.
— Чувствуете, как пахнет земля? — спросил учитель. — Как она дышит? Легко и радостно тому жить на свете, кто слышит ее дыхание.
Олеся обвела радостным взором девочек, счастливая улыбка засияла у нее на устах, горечь ушла далеко-далеко и будто забылась. Кто говорит, что она сирота? Вдохнула свежий воздух и прижалась к учителю, как когда-то давным-давно к родной матери.
1959
Айна
Если бы мог чародей-художник уловить тона тихой зелени яльских виноградников и серебристый шум Кашкара-Чая, ласковую синеву азербайджанского неба и тревожное марево горных пространств, если бы мог всю эту гамму красок выразить послушной кистью, он нарисовал бы глаза Айны.
Айна… Я пришел сегодня в те места, где когда-то осыпалась лепестками ромашек, переплелась шипами терна моя любовь. Не узнаю ни Ахчаильска, ни жилья Айны, потому что на месте старой сакли вырос аккуратный финский домик; где когда-то стояли наши казармы, работает электростанция; вьется к Машкалану лента железной дороги, которую мы тогда только начинали строить, а с кругловерхой мечети осыпалась облицовка, и мечеть стоит какая-то осиротевшая.
Узнаю и не могу узнать тебя, Айна. И хотя между нами давно уже легло расстояние и неумолимое время, все же я пришел, потому что воспоминание о тебе до сих пор согревает мои сны. И вот я твой гость. Ты угощаешь меня старым вином — очаровательная и чужая. Твой муж, майор Гасанов, только что рассказал, как ему удалось разыскать свою бедную Айну. Это произошло на трубопрокатном заводе в Сумгаите пятнадцать лет назад. Он гордится сейчас своей женой — лучшей работницей на Ахчаильской станции. На коленях у меня возится твой смуглый Астан и увлеченно рассказывает о том, что он уже сам ездил на электричке в Машкалан. А ты… Ты прячешь свой взгляд от меня и, может быть, вспоминаешь незабываемое прошлое так же, как я. Далекая, нежная мечта моя.
…После войны я дослуживал свой срок в рабочем батальоне на строительстве железной дороги в южнокавказских горах. Мы наспех построили саманные казармы, огородились и с грустью думали, что долго нам придется здесь прожить, вдалеке от мира, в безлюдной долине над бурной речкой Кашкара-Чаем.
Но не успели мы здесь обжиться, как на дорогу, впритык к самым казармам, ежедневно начали приходить женщины с корзинками винограда, айвы, гранатов, персиков, черешен, с кувшинчиками вина — со всем тем, чем богаты горы в разные времена года… Это были жители небольшого селения Ахчаильска, прятавшегося недалеко от нас, за перевалом. Кучка глинобитных саклей таилась от людских глаз за холмами, за ветвистыми садами, каменными стенами и виноградниками. Только одно строение можно было увидеть издалека — кругловерхий купол высокой башни — мечети селения. Горские крестьяне занимались скотоводством, и чабаны каждой весной пригоняли сюда, на высокогорные яльские пастбища, скот из ханларского совхоза. На своих скудных каменистых землях жители растили сады и виноградники.
