Тополь цветет - [25]

Крыльцо на глазах оформлялось, радовало прямизной, ровной переборочкой, белым, сверкающим деревом среди старых, посеревших тесин.

Степан углядел неровные прощелки в полу, устыдился, взял ножовку и, сунув между половицами, отползая на коленках, стал проходить вдоль щелей — первой, второй, третьей, а там останется лишь сдвинуть половички плотнее. Ножовка легко, послушно шла на него: вверх-вниз, вверх-вниз. «Ах, Маританна, моя Маританна, я никогда, никогда, никогда…» — опять он поймал себя на этой песне. Но пел про Маританну, а думал про Алевтину — только одно другое словечко и подставлял в уме.

9

Явилась Женька и объявила, что «мамка ужинать собрала».

Степан отряхнулся, надел пиджак. «Поди, тоже выставит выпивку, — возникло в голове, — Татьяне неприятно будет, если задуюсь в избу к Алевтине и стану с нею и Женькой пить. Взбесится, поди…» И он пошел к рукомойнику, умыл пот с лица и примял обеими руками волосы:

— Ну, куда итить?

Дом у Алевтины такой же чистый и ловкий, как она сама. Кухня, две комнаты с отдельными дверями на мост, на мосту стол, покрытый цветастой клеенкой, словно в избе, полог в клеточку. Мост отгорожен от двора, зашит доверху — скота не слыхать, а стенка выкрашена зеленой краской.

В доме — на городской манер: газовая рижская плита за сто рублей, как игрушечка, с баллоном внутри, холодильник и стиральная машина — все стояло друг за другом в кухне, а последний — умывальник: настоящая раковина и бачок с краником для зимнего пользования. Юрка тоже приволок откуда-то раковину, но старую, ни красы, ни радости от нее. Алевтина умела обставляться. И Федор до конца жизни старался. Теперь она одна осталась в этом красивом доме. Не одна, впрочем, с дочкой.

В открытую дверь видна была большая комната — по стене стулья, выкрашенные белой эмалью, телевизор под салфеточкой. Давно Степан не заходил к ним в избу и стульев белых не помнил. Алевтина рассказала, что газовую плиту привезла из города, Федор только установил. Так же и стиральную машину с холодильником.

Она собрала на кухне, они всегда тут ели.

Противно задлинькали часы на стене — вот их-то купил в районе Федор, зазвал Степана к себе, хвастал часами, а Степану тогда сразу бой не понравился, но он промолчал. Часы походили на Федора: кряжистые, темные и такие же хрипатые. Федоровские часы.

Он думал, Алевтина самогонку поставит (умела варить), а на столе посверкивала светлой искрою водка, «Старорусская», дорогая.

Степан выпил сто пятьдесят граммов — свою порцию.

— Не-ет, и как вы живете здесь, — в который раз подивился он, — машины идут и идут, и молоковозы, и трактора, и эти, идолы — мотоциклы. Ну — цивилизация! Мать ее за ногу…

— А у нас и куры привыкли — не выходят туда, — сколько осенью натрусят зерна на шоссе, а они чуют смерть, что ли? Все вокруг двора, — Алевтина снова налила ему и себе плеснула.

— Не-ет, на нашем конце лучше.

— А мне даже охотнее с ними. Ведь все мужики ездиют, вон их сколько у нас, думаю, так что поживут еще бабочки.

— Уж наша Аля скажет, — хмыкнула Женька.

— А что ж, помирать, что ли, деревне? Ты глупа еще, не понимаешь. Шоссейку провели — другая жизнь пошла. Погоди, еще чего-нибудь придумают. В совхозе у нас сколько со стороны работают. Семнадцать нациев, говорят. Вот ты не помнишь, — говорила Алевтина, воодушевляясь; поблескивая карими глазами, — до станции три, а то четыре часа ездили на наших одрах. Поедешь утром, а возвращаешься к вечеру. А что на Осташево — так тут одним лесом, топь, ног не выдерешь.

— Все дело в мосту, — сказал Степан. — И до моста машины по профилю бегали — профиль тогда нарезали. Заготовку возят — как асфальт прибьют. А мост каждой весной заново наводили. Разольется Руза, снесет мост — опять идет управляющий: «Пожалуйста, Леднев, будут наши люди на тот берег ходить, ты уж перевози их, мы тебе запишем». Да я и без записи перевозил: оттеда идут — кричат «Степан!», и отседа просятся «Степан!» Ночью покричат — а я часто в терраске спал, там хорошо слыхать — и ночью встаю, гоню лодку. Не-ет, с мостом совсем другой коленкор: почта тебе — из Волоколамска машина бежит, «скорую помощь» — пожалуйста. Когда это у нас «скорую помощь» вызывали? А тут только до Сапунова, позвонишь — тут и есть. А такси из города? Так и снуют. Да за счет моста и Редькино обстроилось, и скотные содержатся…

Он долго еще развивал мысль о прогрессе, который пришел с мостом и шоссе, и, вообще, о том, как изменилась за последние годы деревня. Когда выпивал, Степан говорил много и казался себе умным и интересным.

— Возьми себя, — внушал он. — Кто тебя назовет сейчас Алька или Алечка? Все Аля, да Алевтина.

— Еще и Николаевна прибавят, — вставила Женька.

— А какой клуб в Редькине — дворец. Окна — что ворота. Все для вас, для молодежи стараются, чтобы вы, значит — никуда отседа.

— Что ж, думаете, клуб поставили — и культура. Ну, шоссе, а по деревне идешь — ног не вытащишь, а работать где — дояркой? Как тетя Таня, с утра до ночи? Когда же в клуб ходить или книжки читать? На что мне такая культура?

— На новом скотном — в две смены будут работать. Татьяну, может, переведут. Верно мать говорит, придумают что-нибудь: квартиры с отоплением, с газом, глядишь — универсам, самообслуживанье, парк культурный, с фонтаном, с клумбами — гуляй, прохлаждайся. В Центральной уже сдали дом на тридцать шесть квартир, молодежь обеспечивают.