Тополь берлинский - [54]

Тур ссутулился.

— Наверное, она звонила мне, когда я был в свинарнике, — пробормотал он.

Склонив голову, он уставился на свои руки.

С тех пор, как вошел в палату, он не обратил на мать никакого внимания.

— Кажется, она серьезно больна, — заметил Эрленд.

— Нет, — возразил Тур, проведя ладонью по материнской руке и по капельнице.

— А Маргидо сказал, что…

— Он был здесь, когда ты пришел?

— Да. И сказал, что она…

— Маргидо всегда сгущает краски. Ты же знаешь.

Нет, он не знал. Но, учитывая его профессию, это вполне возможно.

— Проблема теперь с сердцем, говорят врачи.

— Ну да, ну да, — отозвался Тур. — Теперь они беспокоятся насчет сердца. Но в остальном она совершенно здорова. Она еще поправится. Если только придет в сознание.

— А что, собственно, с ней случилось? Когда ее положили в больницу?

— Она… почувствовала себя неважно. Лежала целый день. Не хотела есть. Мерзла. И вдруг перестала разговаривать. Говорила только: «Га. Га».

— Га, га?

— Да, так мне показалось. Будто пыталась что-то сказать, но не могла. Это было…

Тур замолчал, замотал головой, сложил руки в замок. Они были грязными, хотя, скорее всего, он их только что мыл.

— Ты теперь разводишь свиней, говорят.

— Это Маргидо сказал? Он ничего о моих свиньях не знает.

— Но он так сказал.

— А Турюнн не говорила, она зайдет сюда завтра? Я думал заехать с утра.

— Ничего не знаю о ее планах, кроме того, что она уезжает. Я ведь с ней еще не знаком. Мы говорили по телефону, я и не знал, что она существует. И вот это как раз очень…

— Я могу сам ей позвонить. Она… она купила мне подарки к Рождеству.

Они сидели молча и смотрели на мать. Запах свинарника распространялся по палате, переполняя ее.

— Она пошевелила рукой, убрала ее! — неожиданно громко сказал Тур и приподнялся со стула. — Я даже не сразу заметил!

— Это я убрал ее под одеяло. У нее такие холодные пальцы.

Собираясь уходить, Тур взял Эрленда за руку, пожелал счастливого Рождества и добавил:

— Ты уверен, что не останешься подольше? Если она придет в себя?

— Я только хотел ее повидать. Зайду, может быть, завтра перед отъездом.

— Сюда?

— А куда еще?

Когда Тур ушел, Эрленд подошел к окну, чтобы проветрить, но оно не открывалось. Вместо окна он распахнул дверь маленькой ванной, но не нашел кнопки, чтобы включить вентилятор. Времени было почти семь.

— Ну, мне уже пора, мама. У меня вообще-то встреча с твоей внучкой. К тому же у меня сильное похмелье, и надо бы хорошенько надраться, чтобы совсем не скрутило. Скрутит меня уже дома. Ну, прости-прощай, моя печаль.

На перилах моста лежало много снега. Он сталкивал снег в реку и смотрел, как он таял и превращался в черную воду. Пальцы занемели от холода. Забыл прихватить перчатки. Он встал у перил, очищенных от снега, и следил взглядом за течением реки. Изгиб у крепости светился на белом фоне. Было ясно, но с фьорда шли тяжелые тучи, желтея от городских огней, кое-где виднелись просветы ночного звездного неба. Движение на мосту было оживленным, проезжали автобусы с рекламой на борту. Когда он уезжал, рекламы на автобусах еще не было, они все были темно-красными. Но собор не изменился, разве что усилили подсветку. К больнице мчалась «скорая» с сиреной, машины расступились, чтобы ее пропустить, две девушки, тихо разговаривая, шли рука об руку у него за спиной. Он сунул ладони глубоко в карманы кожаной куртки, заторопился, уже изрядно хотелось есть. Вдруг он подумал: а можно ли в этой стране заказывать алкоголь в номер?

* * *

Когда она говорила с ним по телефону, ей показалось, что в его манере говорить есть что-то странное, наверное, копенгагенское, но, когда он открыл дверь, она сразу все про него поняла, особенно когда он театрально вскинул обе руки и воскликнул:

— Турюнн!

Она дала себя обнять, отводя руки с гамбургерами в стороны.

— Дай же как следует тебя рассмотреть! — сказал он, схватил ее за плечи и стал разглядывать ее на расстоянии вытянутых рук.

— Ты ни на кого не похожа! Ты уверена, что Тур…

— Они оба это утверждают. И моя мать, и он, — ответила она.

— Заходи! Не стой на пороге! Я умираю с голоду. Ты любишь красное вино?

— Вообще-то нет. Лучше пиво.

— И хорошо, потому что я заказал всего две бутылки и одну уже выпил наполовину. Надо было купить что-нибудь в дьюти-фри в Копенгагене, но мысли мои тогда были заняты другим, к тому же у меня было такое похмелье с утра, что я вообще думал завязать с алкоголем. Как сильно люди ошибаются! Но тебе надо рюмочку чего-нибудь покрепче к пиву. Как насчет «Старой датской»?

— Хорошо.

— Я закажу полбутылки. Оказывается, тут можно заказывать крепкие напитки. Я уточнял на случай, если мне попозже захочется коньяка.

— А это не слишком дорого?

— Мы же отмечаем!

— Неужели?

— Конечно!

Было невозможно представить себе этого человека на хуторе, на кухне, мальчишкой, ковыляющим по двору, видеть его рядом с Маргидо или с Туром. Каким он был в отрочестве, работая в хлеву? Волосы его были выкрашены в иссиня-черный. В одном ухе сверкал драгоценный камень, наверняка бриллиант, потому что одежда явно была дорогой. Он достал для нее бутылку пива.

У окна стояли два темно-синих кресла и между ними столик, они раскрыли пакеты с гамбургерами, выставили их на стол, чокнулись. Эрленд аж застонал, вонзив зубы в гамбургер. Пережевывая его, он сказал: