Тоомас Нипернаади - [32]

- С чего это? - удивилась Анне-Мари. - Кюйпу-то чего бояться — они с Яйрусом друзья.

Встала с порога и стала проворно охорашиваться.

- Ты подумай, какой ливень! - оживленно проговорила она. - Маарла — как журчащее озеро. Ох и запоет теперь Йоона! А то в последнее время солнце даже ему глотку обожгло.

Игриво глянула в глаза Тоомасу и воскликнула:

- Ну а теперь — привет!

В два прыжка она была на дороге. Грязь, брызги летели, кипели вокруг нее. Она подхватила мокрый подол и весело поскакала через лужи в сторону Каава.

- Анне-Мари! - крикнул ей вслед Нипернаади.

Девушка на миг обернулась, просияла и запрыгала дальше. Скоро на повороте дороги ее скрыли пушистые березы, серебристые ивы и черная ольха. Только дважды еще донесся ее искристый смех.

- Вот егоза! - расстроенно произнес Нипернаади. - Приспичило ей, нет чтобы посидеть немного, куда спешить?! Как бы я ей сыграл! Куда там песням Йооны. Нет, не захотела — гордая! Все хвалила Яйруса и Кюйпа, этих паршивцев! И ведь убежала — как белели на солнце ее ножки, как звонко смеялась!

Он снял пиджак и расстелил его сушиться.

Уже светило солнце. Два-три слоистых облака неслись словно заплутавшие овцы за  своим стадом. Птицы словно очнулись ото сна, все деревья и кусты сразу наполнились их страстным щебетаньем и свистом. Они заливались, свиристели, щелкали, гукали взапуски, наперебой, и это перепев был полон томительной радости и бешеного биения сердца. На каждом листке, на каждом цветке лучились и сверкали жемчугом тяжелые капли дождя. Мох напитался влагой, был сочен, пушист, и когда по нему проходился ветер, он весело отряхивался, как выходящая из воды собака.

Солнце клонилось к закату.

Какое-то время  Нипернаади постоял не двигаясь потом взял пиджак, забросил каннель за плечо и споро зашагал к лесу.

Нет, нет, здесь он не останется — даже рябая Анне-Мари и та ни на минутку не пригласила к себе. Люди тут — гонору не занимать, одному богу понятна их головокружительная жизнь. Крадут, поют, сидят за решеткой, в грозу ходят за ягодами в лес, а как взыграет ретивое — катаются на пароме с водопада, не перестаешь удивляться.

Отчего же Анне-Мари так возгордилась?

Разве он не обещал сыграть ей на каннеле?

Нет, не захотела — никто ей, видите ли, не нужен! Как будто он выпрашивал ее любовь! Просто хотел посидеть, пощипать струны каннеля да поговорить о том, как умопомрачительны эти белые ночи, светлые и жаркие, будто каждый нерв брошен прямо в раскаленный горн, а в душе такое необъяснимое беспокойство, такое головокружительное томление...

А все-таки замечательный был старик Йоона-Львиная голова — канаты долой и вниз с водопада!

Дойдя до лесов Яанихансу,  Нипернаади вдруг резко повернул обратно.

Надо же ему толком поглядеть на тот водопад!

Сделав большой круг, он вышел к Кааваскому водопаду и сел на землю. В закатном солнце лучились, блистали багряные воды. В пене и грохоте обрушивались вниз с плитнякового уступа. Розоватым туманом клубилась водяная пыль, но только солнце зашло — поблекла, посерела. Внизу раскручивалось течение, лениво потягивалось и, будто насытившийся зверь, медленно трогалось в путь.

А небо было светло, молочно-белое, поразительно светлое.

Нипернаади резко поднялся. Быстрым шагом направился к Каавскому трактиру.

Ночь была тихой и удушливо жаркой, небо вылиняло до серебристо-серого цвета, тускло мерцали одиночные звезды. Сквозь деревья ржаво засветилась полная луна.

За трактиром, в окружении ветвистых берез и осин  осела небольшая приземистая клеть, ее замшелая крыша затылком оперлась о землю, а по гребню пошла пышная трава и крапива. По обе стороны порога высились кусты репейника. Луг, чуть поодаль, зарос болотным пухом.

Нипернаади подошел к клети, прислушался, постучался.

- Анне-Мари, милая, слышишь? - произнес он, - это я, тот самый, с каннелем, мы с тобой укрывались от ливня в полуразваленном сарае на болоте, помнишь? Ты мне еще рассказывала про Кюйпа, Йоону, Яана Рысака и своего бедного муженька Яйруса, которого посадили за конокрадство. Прости, что побеспокоил тебя.

Я собирался уйти, совсем было ушел, как вдруг пришло на ум, что вдруг Анне-Мари не такая уж злая и пригласит меня к себе хоть на минуточку? Не сразу, конечно, не сегодня и не завтра, да и о послезавтрашнем дне сейчас лучше не будем говорить, а потом, чуть погодя, скажем, через неделю или две. Когда ты уже попривыкнешь ко мне, когда обратишь ко мне раз-другой свой обжигающий взгляд. А сегодня позволь мне просто посидеть тут и поболтать, дано? А захочешь быть снисходительной — придвинь свою постель поближе к двери, иначе ты меня не услышишь никак.

Он прислонил каннель к каменной приступке, вытер пот и опустился на порог.

- Ночи такие жаркие, - продолжал он, - такие белые и такие жаркие. Смотришь на закат, и не успел отвернуться, а огненный диск уже сияет по ту сторону небосвода. Была ночь или так и не было? От этого становишься больной и неспокойный, бродишь как помешанный и места себе не находишь. И сна ни в одном глазу, скачешь, как птица на ветке.

Я пришел сюда, Анне-Мари, а ведь ничего мне от тебя не надо. Ничегошеньки. Но я с ума схожу от мысли, что человек проходит мимо как ни в чем не бывало, будто ты замшевый камень, дорожная пыль, гнилой пень. Проходит и даже не взглянет. Ведь это ужасно. Анне-Мари, правда? И вот я окликаю этого человека, окликаю и начинаю ему говорить бог знает что и зачем — а все для того только, чтобы он увидел — и я человек, и я дышу, страдаю, радуюсь красоте летнего дня.