Тоня Глиммердал - [32]

— Слушай, а ты правда вообще-то боишься собак? — спрашивает Уле.

— Да.

— Тогда ты очень храбрая, — с уважением говорит Уле, — раз все-таки решила похитить собаку.

— Я не такая храбрая, — уточняет Тоня.

— Так это я буду похитителем? — спрашивает Уле. Тоня кивает. Уле пожимает плечами: не проблема, ему увести собаку — раз плюнуть. Можно подумать, он только тем и занимается, что каждый день уводит чужих собак.

Они ползком подбираются к хутору Гунвальда с задней стороны. Увидев наконец собаку, Уле понимает, почему Тоня имеет такой бледный вид. Черная шерсть переливается на солнце, пес рычит.

— Bay, — шепчет Уле. — Будь у меня такой песик, ко мне бы никто не сунулся.

План очень прост. Они лежат в засаде за каменной оградой и ждут, пока Хейди не уйдет в горы, в хлев, в кемпинг или куда ей там приспичит. Тогда они подкрадываются к флагштоку, отвязывают собаку и уводят ее на хутор Тони. Там они прячут пса в дровяном сарае и шантажируют Хейди. Как именно они это делают, Тоня еще не продумала, потому что голова ее была занята страшной собакой.

— Мы напишем письмо, — говорит Уле. — Вырежем из газеты буквы и наклеим на бумагу: «Верни хутор Гунвальду — или пришьем собаку».

— Мы не будем убивать собаку, мы просто будем ее прятать, пока Хейди не сдастся.

— Но написать-то мы можем? — настаивает Уле.

— Нет! — возражает Тоня.

— Ты ни черта не смыслишь в шантаже. Резиновые перчатки хоть у тебя есть? А то мы будем выглядеть как последние придурки, если оставим везде свои отпечатки.

Это хорошо, что им есть о чем подумать, потому что Хейди не торопится уходить. Уле заводит длинные рассуждения о масках и пистолетах, но тут дверь дома наконец открывается. Тонино сердце, кажется, вообще перестает биться. «Всё, Гунвальд, начинается», — успевает подумать она.

Хейди подходит к флагштоку и дает псу попить и поесть. Две пары глаз следят из-за ограды за каждым ее движением.

— Ну и страшилище, — шепчет Уле с благоговением.

Потом они слышат, что у Хейди звонит телефон. Хейди прислоняется спиной к флагштоку и берет трубку.

— Да, я поговорила с адвокатом… Да, мы можем подписать всё завтра в шесть… Нет, мне надо возвращаться во Франкфурт, я хочу сделать всё до отъезда… Что вы сказали? Трулте?..

Тоня таращится на Уле. Звонит явно Клаус Хаген. И говорят они о ней, Тоне! Она слышит, как Хейди тоненько смеется. Они вздумали делать из нее дурочку в ее собственном Глиммердале? Тоню так и подмывает перелезть через каменную кладку и показать им, кто тут главный.

— Это она вчера приходила? — спрашивает Хейди в телефон.

Тоня смотрит на Уле ошалелыми глазами. Да что же это такое, эти двое нахалов обсуждают ее, словно она сопля в океане!

Но Хейди смеяться перестала. Напротив, она разговаривает с Хагеном сухо и односложно. Закончив говорить, она пробормотала: «Вот кретин-то». Потом убрала телефон в карман и скрылась в хлеву.

«Пора!» — говорит Уле и перекатывается через ограду. Тоня видит, что он бежит к собаке и ничуть ее не боится. Гладкие волосы пляшут на солнце.

И вдруг до Тони доходит, что так нельзя. Если с Уле что-нибудь случится, она никогда себе этого не простит. С чего вдруг она позволила себе быть такой трусихой? Хороша, ничего не скажешь: звонит другу и просит его вместо себя сделать кое-что очень опасное.

Она перемахивает через стену и в две секунды догоняет Уле.

— Я сама, — слышит она свой голос.

Тоня словно в шахту сиганула. Сердце колотится в горле, пока она отвязывает поводок. Уле подпрыгивает на месте, смотрит на дверь хлева и торопит ее: давай, давай! Но Тоня где-то далеко. Она не слышит, как собака рычит прямо над ухом, потому что в голове у нее только «Черный, черный козлик мой», Гунвальд и какао из настоящего шоколада.

И когда четвероногое чудище разевает пасть и вцепляется ей в руку, скрипка продолжает звучать у нее в голове. Музыка не смолкает и когда острые зубы прорывают ей кожу. Тоне так страшно, что она уже не знает, где она, но в голове играет скрипка, а снаружи не своим голосом кричит Уле и рычит собака.

— Отпусти Тоню! — вопит Уле и тянет пса за шею. — Отпусти, тебе говорят!

Она умирает, сомнений нет.

Хейди примчалась стремглав. Она заорала на пса и стала его пинать, и он, лязгнув зубами, выпустил Тонину руку. Гроза Глиммердала качнулась и грохнулась навзничь во весь рост. Кудряшки раскинулись вокруг головы буйной волной.

Скулит пес. Скулит Тоня. Сияет солнце.

— Тоня, Тоня! — надрывается Уле. — Надо было мне отвязывать собаку!

— Цыц! — грубо шикнула на него Хейди, опускаясь на одно колено.

Потом вытащила телефон.

— Я звоню Сигурду, — сказала она. — Тебя нужно отвезти в Барквику в больницу и сделать укол от столбняка.

Вечером папа пришел посидеть с Тоней перед сном. Он молчит. У Тони повязка на руке, но плачет она не поэтому. Она плачет, потому что жизнь ужасна. Потому что Гунвальд в больнице и никогда не вернется на хутор. Потому что Хейди продаст хутор этому Хагену. А горше всего Тоня Глиммердал плачет потому, что она маленькая девочка и ничего не может с этим поделать.

— Хейди расправилась со своей собакой, — говорит папа, помолчав.

Тоня перестает плакать и в ужасе смотрит на папу.