Солнце уже стояло высоко, изумрудно посверкивали обработанные химикалиями виноградники на склонах гор за кукурузным полем, на котором кто-то, справлявший малую нужду, приветственно махал свободной рукой красному автомобилю. Слившись с ним, Нед неотрывно смотрел на дорогу, зато старик, его дед, поощрительно помахал нахалу. Умиротворенное настроение старика покоробило Неда. В голове горошиной гремела мысль. Ищешь сюжет — и обязательно подворачивается что-нибудь неподъемное. О ветровое стекло разбивались мухи и расплющивались в ажурные, насквозь источенные монеты со скелетиком вместо царственного лика. Далеко позади остался Милан, впереди вырастали горы. Они быстро ехали. Старик бросил на Неда взгляд и сел прямо, уперев подбородок в грудь и надув щеки. Настроение у него испортилось.
— Притормози, Нед, — сказал он. Проехали еще километра два.
— Ради Христа, Нед, я хочу есть, — потребовал старик. Сбросив газ, Нед высматривал, где остановиться. Когда они перемахнули через белый мост, под которым, словно подсиненная, голубела полоска воды, старик издал одобрительное мычание. Нед затормозил и тут же подал назад, едва успев разъехаться с дымившей навстречу автоцистерной. Старик недовольно шмыгнул носом, но внуку было не до того. Красный автомобиль тряхнуло на колее проселка, укрытого в тени деревьев, и они встали. «Приехали», — сказал Нед, доставая корзинку с провизией, и старик медленно выбрался размять ноги и осмотреться.
На узкой полоске поля стеной стояла кукуруза, мотая лохматыми початками, дальше террасами всходила голая скала, непригодная для виноградника. Поле и дорога выводили к ферме, за ее лимонно-желтым забором пылала красная черепица. Другим концом дорога уходила к высоким деревьям вроде тополей, также пылавшим огнем, только нежарким, зеленым, и их тень доставала до самой реки. Обещанием избавительной прохлады поплескивала невидимая вода: подход к ней загородила высокая, по колено, крапива. Жара допекла старика. Он пнул крапиву — как тянуло посидеть в холодке!
— Господи, у них крапива воняет.
— Это не крапива, — сказал Нед. — Тут мусор спускают в воду. Течением все уносит. Своего рода сливной бачок.
Старик еще принюхался.
— Черт, а ведь правда, — сказал он.
Поднялся и опустился рой сизых, цвета окалины, мух.
— Вот это кстати! — воскликнул старик, взяв пластмассовую чашечку с кофе. Он шумно выпил его, потом отщипнул кусок от булки, отдельно пожевал салями. Нед не стал есть. Он пил красное вино. Один раз они задели друг друга локтями, и Нед слегка отпрянул в сторону, и тогда старик беззлобно скорчил презрительную гримасу.
Зловоние крапивы заползало ему в рот, даже кофе не мог его перебить. Он был насквозь пропитан им. И тут из-за автомобиля, словно привидение, вынырнула старуха в каком-то черном балахоне поверх коричневых штанов, кое-как заправленных в опорки. Она стояла, раскачиваясь с носка на пятки, и ботинки с отставшими подошвами зевали по-рыбьи, показывая ржавые зубы. Не сводя глаз с булки, торчавшей из корзины, она понесла какую-то тарабарщину. «Мы что, на ее участке?»— спросил старик. Нед отрицательно мотнул головой и отдал ей булку. Она жадно куснула ее и продолжала лопотать, плюя крошками, а остаток хлеба сунула под балахон, и тут выяснилось, что вместо руки у нее культяпка. Она молящим жестом, крестом раскинула руки, ее грязная культя жалко морщилась. Нед заговорил со старухой по-итальянски. Но та весь свой пыл обратила на старика, повернувшегося к ней затылком. Мало того, что от нее пахло, как от этой крапивы, она еще словно ставила ему это в укор. Ишь какой чистенький, упитанный старичок. «Скажи ей, чтобы уходила», — сказал старик. «Она говорит, что у нее никого и ничего нет, — сказал Нед, — и просит денег». «Возьми», — сказал старик, та рассмеялась, запрокидывая голову и комкая в здоровой руке бумажку, и исчезла, опять как привидение. Старик облегченно вздохнул.
— Еще дешево избавились от ее вонищи.
— Нацисты убили ее мужа и троих сыновей, — сказал Нед. — Теперь ходит, побирается, спит где придется.
Старик сморщил нос.
— С нами она загостилась, — сказал он и, взглянув на Неда, подавил смешок.
— Есть вещи похуже, чем попрошайничество, — сказал Нед.
— Ты на что, черт возьми, намекаешь? — взорвался старик.
