Тонкие стекла - [3]

Старик подошел к стойке и увидел за стойкой мальчика лет десяти.

Мальчик о чем-то думал. Он не видел старика.

– Простите, – сказал старик.

Мальчик встрепенулся, понял, что старик что-то сказал, и переспросил:

– Что вы хотите?

На полках ровно стояли цветные бутылки и яркие жестяные банки, и все стеклянные бутылки и все до единой жестянки были чистые, как камешки на морском берегу. Старик бывал на море после войны.

– Даже не знаю, – сказал старик. – А что бы ты посоветовал?

– Мороженое, – тихо сказал мальчик.

– Мне мороженое нельзя, – сказал старик, – у меня кровь холодная, мне что-нибудь погорячее.

– Кофе?

– А чаю нет?

– Чаю нет.

Мальчик включил кофеварку. Медленно наполнялась чашка. К удивлению старика, она оказалась синей с золотой каймой, совсем домашней. Старик расплатился.

– Музыка у вас интересная звучит. Тебе нравится?

– Отцу.

Старик сел за столик в углу и снял панаму. Мальчик, легко ступая, вышел на улицу, и старик остался один. Пепельница простого стекла отражала и преломляла цветной свет. Старик закурил “Приму”. Он никуда не торопился. Один поэт так и сказал: я никуда не тороплюсь – мои часы остановились.

Цветные отражения немного сместились. Мальчик стоял на улице, старик видел его тень из приоткрытых дверей.

Музыка вдруг оборвалась. Из подсобки вышел мужчина.

Он был высок и вышел, пригнув голову, чтобы не задеть притолоку.

Взглянул на старика и встал за стойку на место мальчика. Мужчина был чисто выбрит, в свежей рубашке, застегнутой на все пуговицы.

Старик потихоньку пил кофе, а они стояли оба, мужчина и мальчик.

Будто поджидали кого-то. Мужчина смотрел на вход, мальчик – на дорогу.

Старик курил “Приму”. Он не торопился.

В бар вошли ребята с мокрыми после речки волосами, купили шесть банок пива “Bear”. Ушли. Бармен убрал деньги и снова замер за своей стойкой.

Еще сместились цветные блики. Пепельница погасла. Старик тянул кофе из синей чашки медленно, как коньяк. И тут они оба, он и мужчина, услышали тихое “здравствуйте” мальчика. И оба посмотрели на вход.

Вошла женщина с ведром ранних яблок, золотой китайкой. За женщиной – мальчик.

Она поставила ведро на каменный пол и сказала:

– Свари кофе, я не завтракала.

Бармен включил кофеварку. Положил на блюдце два куска сахара.

Женщина смотрела на его руки.

– Все забываю спросить, – сказала она вдруг. – Почему ты кольцо обручальное не снимешь?

– Вросло, – коротко ответил бармен. Старик впервые услышал его голос. Обыкновенный голос.

– И когда же оно вросло, после первой женитьбы или после второй?

Капал в чашку кофе.

– После первой.

– Надо же, – усмехнулась женщина. – Судьба.

Со своей чашкой она ушла в подсобку. Мальчик – следом. Золотая китайка осталась на каменном полу у стены.

Скоро бармен и старик услышали из подсобки голоса: “Давай рассмотрим третий закон Ньютона, действие равно противодействию… Ты не записывай пока…”

Автобус от центра до Казанки – так назывался мертвый район, в котором жила Верка – шел минут двадцать. Старик сидел у окна и думал.

“Сделаем несколько допущений и, исходя из этих допущений, несколько выводов”.

Старик разговаривал сам с собой.

“Положим, “Павлин” из письма и есть этот бар с цветными стеклами. Положим, этот бармен и есть Степан Петрович, который убил из-за этого “Павлина”. Это можно доказать по кольцу, которое вросло. Вопрос вот в чем: откуда старуха знает этого

Степана Петровича? Вряд ли она посещает бары. И знать она его должна хорошо.

Допустим, что знает она его как соседа, что живет он на той же

Казанке…”

Пахло бензином. Кондукторша дремала на высоком сиденье.

Полупустой автобус дребезжал на неровностях дороги. Солнце клонилось к закату. Бидон стоял у ног старика весь в холодной росе.

К чаю Верка напекла блинов. Выпили по три чашки. Чай оказался очень вкусный на родниковой воде. Блины ели со свежим клубничным вареньем. Старик так наелся, что захмелел. Верка была очень довольна.

Она собрала посуду. Старик хотел выйти в сад, покурить в темном саду “Приму”, но она сказала:

– Вы посидите со мной, я люблю дым.

И он сидел и смотрел, как она моет посуду в тазике, подливает из чайника кипяток, и пар вместе с дымом тянется к потолку.

– Сейчас у нас хорошо, – сказала Верка, – зимой – скучно и печку надо топить. А вы, – Верка взглянула на старика, – смогли бы жить в таком месте, как наше?

Старик действительно задумался об этом. Он представил зиму, обледеневшую тропинку, голос ветра в трубе, тяжелый топор в холодном сарае, блестящие глаза крысы.

– Старый я уже. Да и печь я никогда не топил.

– Что вы! Я не одному вам имею в виду жить, а с нами.

Старик ничего на это не ответил.

После ужина играли в “дурака”, без азарта. Старик молчал, задумавшись, и Верка боялась нарушить его молчание. Она так была занята им, его молчанием, что играла совсем невнимательно, и все время оставалась. Старик же всегда умел и думать и не упускать из виду внешний мир.

Наконец он снял очки. Верка поняла, что он устал играть.

– Я такого старого района, как ваш, еще не видел, – сказал старик, – я даже не реальный возраст имею в виду, а впечатление.

Такое впечатление, что дети здесь не живут.

– Что вы! И какие еще хулиганы живут. Антоновы, к примеру, два брата, тринадцать и четырнадцать, я их как вижу, на другую сторону перехожу. Еще девочка одна живет, Гуля, татарочка.