Тонкая нить - [59]
А вот и нет. То ли еще будет. Осуществив тонкую наводку при задержании и идентификации косил, я вывел ярлык семнадцатой квартиры на рабочий стол. Она пустовала недолго. Вечером пришла девчонка с рюкзачком – у ней был ключ. Полезла в компьютер искать сообщений. Нашла – привет, Наташа. Вовка приехал, мы пошли на пляж. На дверные и телефонные звонки не отвечай. Наташа прочла инструкцию и перешла к действиям. Полезла в холодильник, нарыла немного пельменей, сварила. Положила в сгущающейся темноте темноволосый стриженый затылок на диванный валик. Заснула, не зажигая света, не вымыв посуды, не разобравши рюкзачка. Три дня жила, не отвечая на звонки, которых было довольно много. Варила макароны, посыпала тертым сыром. После напечатала рядом с посланьем Антона: мальчики, вы поросята. Заперла квартиру и пошла. Я прекратил за ней слежку. У меня дела поважней.
Взрывные устройства я носил ко всем военкоматам – ничего не выходило. Вдруг сразу две удачи: в Перовском и в Тимирязевском. Они только что набрали большие партии призывников. Не стали ждать осени. По телевиденью показали эти кадры. Стоит шеренга обритых парней, и тут взрыв. На моем счету четверо в Перовском военкомате и двое в Тимирязевском. Я сделал шесть зарубок на рукоятке ножа.
А я вел на дисплее обе машины с косилами, сев на мобильники ментов. После по мере необходимости привязывался к офицерским. Когда пришел черед, достал из корзины две бомбы Руслана Золоева. В нужный момент снял блокировку. Направил энергию взрыва по блату на косил из сорок девятого дома, вытянувших шеи в строю. В Тимирязевсом военкомате вышел почти что точечный удар. В Перовском, на пару минут раньше – слегка размытый. Первый блин комом. Послал на сайт Антона сообщенье для смуглой Наташи: поросятки взлетели. Она появилась в конце недели. Обнаружила посланье, не врубилась. Покачала головой, овальной, как яичко. Пожила еще два дня. Трубку уж поднимала, и к концу второго дня узнала о гибели ребят. Взяла со стола фотографию – свою с Антоном – и ушла насовсем. Скоро семнадцатая квартира дождалась хозяина, вернувшегося из-за границы Глеба Доглядова. Вернулся под мой догляд. Беру это на себя. Сейчас на мониторе его движущееся изображенье. Даже так, по грудь, видно, что высокого роста. Борода не подстрижена приличным образом. Взгляд сперва будто издалека, потом быстрая улыбка приходит, как заря в бухту. Удачный экземпляр. Так и хочется пустить в расход.
Не был в России пять лет. Путин сменил Ельцина. Москва стала беспутно хороша. Нежно окрашены, по вечерам подсвечены с пониманьем дела отреставрированные зданья. Строительно-архитектурный бум не стихает. У нас во дворе выросло что-то довольно безобразное. Растет и с другого бока. Занятно глядеть, как поставят несущий каркас и начнут внешнюю кирпичную закладку. По ночам горит свет, идет работа, и одинокие, далеко слышные голоса перекликаются: Петро! Павло! Торчат дома с дорогими квартирами – не то неприступный утес, не то буддийский храм. Мансарды с окнами хороши, башенки с конусными крышами довольно смешны. Как в игрушечном деревянном строителе, оставшемся со времен отцова детства – ящик с задвижной крышкой, внутри воротца и треугольные фронтоны. Возле Сокола заканчивают сталинский высотный дом. Сижу за столом, набрасываю эскизы такой Москвы, какой бы мне хотелось. Живая Москва, нахально растущая и крепнущая, заглядывает мне в окна. Так упорно смотрит, что чувствую взгляд на своем затылке. И кто-то словно пытается водить моей рукой по бумаге. Когда попробовал сделать всё это в компьютере, на дисплее появилось вообще не то. Вышло аляповатое и наглое. Убрал, а записки тех молодых ребят, что бесследно исчезли, оставил.
Мы с Павлом работали ще на храме Христа Спасителя. Там сошлись якийсь две мафии за подряд биться. Одна найняла строителей с России, друга с Украины. Паны дерутся – у холопов чубы трясутся. Как наших восьмерых хохлов с лесов поскидали, мы ушли. А и здесь щось неладно. Стоим смену – мов голос чуем: прыгай, прыгай. Павло в столовой борща не доедал. У середу упал вниз. Ангел подхватил – угодил в сетку, через яку песок просеивали. Хожу до Павла в больницу, работаю только со страховкой. Пристегивать-отстегивать времени нема, но що зробишь.
Петр и Павел час убавил. На этих двоих хохлах моя программа осваивает новую область, психотропную. Однажды я уже спонтанно внушил Женьке, чтоб не ходила к ближайшей остановке. Напрасно. Надо было тогда рвануть нафиг этот пакет вместе с ней. Не было бы всей последующей байды. Теперь внушаю страх Петру и Павлу. Посмотрим, уйдут эти апостолы отсюда или нет. Архитектор Доглядов у меня станет создавать в компьютере проекты бомбоубежищ и тюрем. Он тоже слегка присел в начале восьмидесятых. Вот и пусть потрудится.
Я придумывал на дисплее воздушное и легкое, как мост вздохов. Вижу – вырисовывается тюрьма с решетками. Ассоциация – через мост вздохов водили узников. Но чтоб компьютер сработал так, на случайных связях в мозгу, это что-то новое. Пробовал тюрьму удалить – она прорисовывалась всё детальней. Каменщик, каменщик в фартуке белом, что ты там строишь, кому? Неужто нам снова светит?
В этой книге представлены пьесы, киносценарий и рассказы Натальи Арбузовой.
Автор заявил о себе как о создателе своеобычного стиля поэтической прозы, с широким гуманистическим охватом явлений сегодняшней жизни и русской истории. Наталье Арбузовой свойственны гротеск, насыщенность текста аллюзиями и доверие к интеллигентному читателю. Она в равной мере не боится высокого стиля и сленгового, резкого его снижения.
Новая книга, явствует из названья, не последняя. Наталья Арбузова оказалась автором упорным и была оценена самыми взыскательными, высокоинтеллигентными читателями. Данная книга содержит повести, рассказы и стихи. Уже зарекомендовав себя как поэт в прозе, она раскрывается перед нами как поэт-новатор, замешивающий присутствующие в преизбытке рифмы в строку точно изюм в тесто, получая таким образом дополнительную степень свободы.
«Лесков писал как есть, я же всегда привру. В семье мне всегда дают сорок процентов веры. Присочиняю более половины. Оттого и речь завожу издалека. Не взыщите», - доверительно сообщает нам автор этой книги. И мы наблюдаем, как перед нами разворачиваются «присочиненные» истории из жизни обычных людей. И уводят - в сказку? В фантасмагорию? Ответ такой: «Притихли березовые перелески, стоят, не шелохнутся. Присмирели черти под лестницей, того гляди перекрестят поганые рыла. В России живем. Святое с дьявольским сплелось - не разъять.».
Я предпринимаю трудную попытку переписать свою жизнь в другом варианте, практически при тех же стартовых условиях, но как если бы я приняла какие-то некогда мною отвергнутые предложения. История не терпит сослагательного наклонения. А я в историю не войду (не влипну). Моя жизнь, моя вольная воля. Что хочу, то и перечеркну. Не стану грести себе больше счастья, больше удачи. Даже многим поступлюсь. Но, незаметно для читателя, самую большую беду руками разведу.
Герои Натальи Арбузовой врываются в повествование стремительно и неожиданно, и также стремительно, необратимо, непоправимо уходят: адский вихрь потерь и обретений, метаморфозы души – именно отсюда необычайно трепетное отношение писательницы к ритму как стиха, так и прозы.Она замешивает рифмы в текст, будто изюм в тесто, сбивается на стихотворную строку внутри прозаической, не боится рушить «устоявшиеся» литературные каноны, – именно вследствие их «нарушения» и рождается живое слово, необходимое чуткому и тонкому читателю.
Любовь, похожая на сон. Всем, кто не верит в реальность нашего мира, посвящается…
По некоторым отзывам, текст обладает медитативным, «замедляющим» воздействием и может заменить йога-нидру. На работе читать с осторожностью!
Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…
Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Роман «Время обнимать» – увлекательная семейная сага, в которой есть все, что так нравится читателю: сложные судьбы, страсти, разлуки, измены, трагическая слепота родных людей и их внезапные прозрения… Но не только! Это еще и философская драма о том, какова цена жизни и смерти, как настигает и убивает прошлое, недаром в названии – слова из Книги Екклесиаста. Это повествование – гимн семье: объятиям, сантиментам, милым пустякам жизни и преданной взаимной любви, ее единственной нерушимой основе. С мягкой иронией автор рассказывает о нескольких поколениях питерской интеллигенции, их трогательной заботе о «своем круге» и непременном культурном образовании детей, любви к литературе и музыке и неприятии хамства.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)