Тонкая нить - [44]

Вот уж мы, бывалые люди, узнали и Крым, горою поднимавшийся из моря, и болотный Сиваш. Проезжаем Симферополь – к нам с петицией сторонники независимой Крымской республики. Гоголь отнесся к их прожекту холодно. Поток же богатырь рассудил так: «Это вроде куклы-матрешки. Украина часть России, Крым – Украины, хоть и незаконно. Грузия принадлежит России, Абхазия – Грузии. Молдавия входит в Россию, а Приднестровье в Молдавию. Эти су-ве-ре-ни-теты – палка о двух концах. Отделяешься сам, так не кричи караул, коли и от тебя отделятся. Этому конца не будет». Я вспомнила, что в Эстонии, за вычетом злосчастных русскоязычных, из оставшегося одного миллиона населенья тоже выкраивается два разных народа, не понимающих языка друг друга – на севере и на юге. Они это тщательно скрывают.

Севастополь встретил нас ослепительно чистым и белым, как Белая гвардия. Синеет смехотворно арендуемая бухта, в дымке пропитанный русской кровью курган. Над кораблями подняты андреевские флаги, тоже белые, как Белая гвардия. Метут листвою от морского ветра южные деревья в парке. Когда-то мой молодой сотрудник Сережа Халфин, сын капитана дальнего плаванья, ворчал: «Да, Наталья Ильинична, знали бы вы, какой у нас в Севастополе в городском парке разврат». На что я отвечала: «И, Сережа, чтоб наблюдать разврат, не стоит ездить так далёко. Разврат можно наблюдать повсеместно. Стоит проехать тысячу верст, чтобы поглядеть на добродетель». Сережа бубнил: «Правда ваша, Наталья Ильинична. Стоит проехать тысячу верст, чтобы поглядеть на добродетель». Теперь он отправился глядеть на добродетель в Соединенные Штаты Америки. Там ее хоть отбавляй.

Едем по узкой дороге высоким морским берегом, минуя Форос. Впереди виден Мелас – именье Алексея Константиныча Толстого. В Форосе лазала я с тринадцатилетними сыновьями через забор санатория ЦК в оккупированный этим учрежденьем форосский парк, а охранник стаскивал меня за ногу привычным для меня образом. Тут же разыгралось приснопамятное форосское плененье Михаила Сергеича Горбачева. Но здесь происшествие совершенно закрывается туманом, и что на самом деле произошло, решительно ничего не известно. Задумавшись о загадках сей истории, я лишь тогда заметила вновь материализовавшегося подле меня А. К. Толстого, когда он произнес в задумчивости и едва слышно: «Ты помнишь ли вечер, как море шумело».

Взглянув в неописуемо прекрасное в раздумье лицо А. К., я заметила про себя, что не столько надо бояться пропажи соли поваренной, сколь исчезновения соли земли – тех, кто создает и умножает национальную языковую культуру. Если соль не солона, чем сделаешь ее соленою? Вначале было cлово, тут разночтений быть не может. Язык первый определяет самостоянье народа, вера крепит его. Поездивши в такой-то бричке, я ни пить, ни есть не буду, а буду работать слову.

Миновали Ливадию. Алексей Константиныч Толстой с живостью высунулся из брички – выше нас по тропе проехали верхом император Александр II с княжной Долгорукой. Пока А. К., приостановив Селифана, архипочтительным образом поклонился, шустрый наш черт успел влезть на козлы. Напрасно Селифан показывал ему увесистый москальский кулак величиною с маленькую тыкву – самонадеянный бес овладел вожжами. Вместо того чтобы поворотить к Байдарским воротам, он нашел на беду дорогу вниз, и бесовская тройка без колебаний ринулась в расступившееся море. Очень скоро были мы в Керченском проливе, средь резвящихся дельфинов. Таким-то манером мы въехали как посуху в жемчужное Азовское море. На берег выбрались только в Таганроге, оставив А. К. Толстого неведомо где – надеюсь, что не в пучине морской.

Таганрог встретил нас в трауре. Только что отправили в Петербург гроб с телом императора Александра I. Мы нагнали скорбный кортеж при выезде из города и тихо двинулись за ним. Но время как-то ловко передернулось, и я очнулась уже когда черт мой из кармана громко шепнул мне: «Пуст, пуст! Гроб-то пуст!».

Мы стояли совершенно незримыми, не видя даже собственных ступней, но в почтительном сёркле, при церемонии вскрытия прибывшего из Таганрога гроба в присутствии царской семьи в Санкт-Петербурге. О ужас, и не только наш – гроб был и вправду пуст. Пустым он был и захоронен под заранее подготовленной плитой с именем государя императора Александра I, за неимением иного выхода из создавшейся двусмысленной ситуации, коей и без того предшествовало отягощенное мятежом междуцарствие – следствие с опозданием вскрытого завещанья. Как говорит мой шеф по альманаху «Дворянское собрание» Борис Прохорович Краевский, кабы ковчежец с волей «покойного» был вскрыт на день раньше, не было бы 14-го декабря, отъезда Марии Волконской в Сибирь и всех прочих атрибутов этой красивой легенды. Декабристы не разбудили бы Герцена, и он мог бы спать, как наш Поток-богатырь, до второго пришествия.

Вот какая история случилась в северной столице нашего обширного государства. Мы вышли озадаченными из царской усыпальницы снова в наш 1998 год. Поток-богатырь проявился из воздуха, как тот же чеширский кот, научившись этим штукам у творца своего А. К., и сказал невесело: «Вот случился же грех – под плитою с именем государя императора Александра I пусто было. А мог быть и хуже того грех, кабы доподлинным останкам убиенного государя Николая II довелось лежать под безымянной плитой и с формулировкой: за веру Христову умученный. Боже избави!»