Томление - [36]

Ирья и Таральд ничего не понимали. Они уже раньше видели его молоденькую жену, необычно милую и приветливую. Она хорошо справлялась с обязанностями жены священника, посещала больных, помогала нуждающимся, раздавала милостыню. И всюду она появлялась с милой улыбкой на устах.

Священник наконец очнулся от своих раздумий.

— Простите, я задумался о другом. Что ты сказала, Ирья?

— Я только сказала, что добрая жена будет опорой…

— Да-да, конечно! Нет никого лучше моей Жюли. Я поистине счастлив, что женился на ней!

И его глаза вспыхнули от радости. Ирья снова ничего не понимала. О чем же тогда так задумался священник?

День выдался пасмурным, моросил редкий дождик. Таральд смотрел на могилу Суннивы, думая о своем.

Священник сказал, взглянув в его сторону:

— Ваше глубокое чувство достойно уважения, господин Таральд.

Молодой человек рассеянно взглянул на священника и ничего не ответил.

— А ты принесла этот букет на могилу бабушки Силье? — спросил он у Ирьи.

— Да… я забыла положить его на могилу!

Она взглянула на полуувядшие колокольчики, которые были у нее в руках.

— Поставь их в воду, и они снова оживут, — сказал священник.

Ирья поставила цветы среди других, украшавших могилу Силье и Тенгеля.

— Здесь так много цветов, — сказала она. — Да, недавно ведь был День смерти короля Улава Святого, и поэтому на кладбище много цветов.

— Силье и Тенгеля все очень любили, — сказал священник, когда все трое направились к выходу.

— Да, и это неудивительно, — ответил Таральд, пропуская Ирью со священником вперед. Сердце у Ирьи замерло. Подумать только, она, неловкая, безнадежно некрасивая Ирья, идет и мирно беседует с Таральдом и священником! Если бы ее видела в этот момент мать!

— Бабушка часто бранила меня за то, что я веду себя неподобающим образом, — сказал Таральд. — И она была права. Я часто вел себя безответственно.

— Вам не следует корить себя за Кольгрима, — сказал господин Мартиниус. — Ваша любовь к жене не пропадет втуне.

— Я думал вовсе не о ребенке, — нетерпеливо возразил Таральд.

— Я знаю, что вы скорбите об умершей жене. Таральд потерял самообладание.

— Ну, конечно же, это горе! Если бы вы знали, какие угрызения совести я испытываю! Я постоянно здесь, у ее могилы, и на душе у меня темно.

— Но ничего уже нельзя вернуть назад, — робко сказала Ирья. — Я очень сочувствую вашему горю.

— Горю? — взорвался внезапно Таральд. — И вы оба ничего больше не замечаете?

Они остановились в конце березовой аллейки — как раз на том месте, где много лет назад умер служка, отравленный матерью Суннивы, Суль.

Ирья и священник удивленно смотрели на молодого вдовца, не вполне понимая, о чем он говорит. Чувствовалось, будто Таральд стремился освободиться от тяжелого груза, лежащего у него на душе.

— Она умерла по моей вине, — почти выкрикнул он. — Но я ее не любил!

Он закрыл лицо руками, не в силах выносить больше этого стыда.

Пелена дождя закрывала собой деревню, и они стояли словно на островке, ничего не видя вокруг. Выли различимы лишь церковь, кладбище и часть аллеи. Все исчезло в дождевой завесе. Не видно было ни Гростенсхольма, ни Линде-аллее, ни полей вокруг.

— Не любил ее? — переспросила Ирья, и губы ее побелели. Она по-прежнему ничего не понимала.

Таральд отнял руки от лица, оно было усталым и ожесточенным.

— Это было как наваждение, короткое и безумное. О, как я обожал ее, боготворил это нежное, милое существо. Она была для меня самой первой в волшебном мире любви. Я даже не могу выразить словами, какие чувства я к ней испытывал.

— Мы понимаем вас, — грустно сказал господин Мартиниус.

— Я был словно околдован ею. Но после того, как мы поженились…

Они молча ждали продолжения.

— В конце концов я безумно устал от нее, — вымолвил он. — Она думала только о себе и ни о ком больше. Разве нет, Ирья? Ни о чем другом она даже не говорила! Только и делала, что хныкала, какая она несчастная и одинокая в своей жизни. Но это была ложь, потому что она жила в прекрасной семье, которая заботилась о ней и делала все, чтобы ей было хорошо вместе с остальными.

— Да, это верно, — прошептала Ирья. Таральд кивнул, но мысли его были далеко. Он

провел рукой по лбу и обернулся в сторону Гростенсхольма.

— Суннива словно и не любила меня: ей нравилось видеть в моих глазах мою любовь к ней. Нет, больше не могу говорить об этом!

— Да, так бывает, — сказал священник. — Вы считаете, что ей нравилось принимать ваши ухаживания и вашу любовь, но при этом ничего не давать взамен?

— Да, это было именно так. Я только и делал, что нянчился с ней. Сначала это нравилось мне самому, а потом… Однажды я услышал, как мать говорила отцу: «В Сунниве нет ничего от ее матери Суль». «Да, — согласился отец, — она копия своего отца Хемминга. Такая же капризная. То же стремление переложить свою вину на других. Постоянно жаловаться и взывать к сочувствию. Суль была в этом смысле более благородной, хотя и могла удивить нас каким-нибудь сумасбродством, что напрочь отсутствует в Сунниве». И я полностью с ними согласен. Хотя сам я никогда не видел живую Суль.

Он наклонил голову.

— Как я устал от Суннивы! Я начал почти ненавидеть ее. И когда она умерла, получилось, что я будто ждал ее смерти! Я чувствую свою вину, и мне кажется, что родившийся ребенок — печальное подтверждение моей ненависти. Этот сын послан мне в наказание!