Томирис - [11]

* * *

Откуда было знать степным владыкам, что перед ними уже не прежняя бледная тень своего яркого дяди, а совершенно новый Спаргапис!

Воспитанный в строгих традициях кочевой степи — в глубоком уважении к старшему в своем роду и беспрекословном подчинении его слову, Спаргапис, искренне восхищаясь своим рыцарственным дядей — последним витязем из рода Иш-пакая, из той плеяды сказочных богатырей, о каждом из которых слагались легенды и пелись сказания от берегов Нила и Евфрата до берегов Окса и Яксарта, был действительно послушным орудием в его руках. Но когда Спаргапис освободился от, прямо скажем, деспотической опеки своего горячего и отважного родственника и неожиданно стал самостоятельным вершителем своей судьбы, он после кратковременной растерянности взял себя в руки, отряхнул все путы и воспрянул духом, возродился во всем блеске своей незаурядной личности.

Так сидит на краю отвесной скалы дрожащий от страха комок перьев, не отвечая на призывный клекот своих родителей и не решаясь взлететь, пока не смахнут они его насильно в бездонную пропасть на волю рока, и летит он, кувыркаясь, и жуткий ужас пронизывает его насквозь... И вдруг... распахнулись крылья в могучем размахе, и вмиг дрожащий комок перьев превращается в гордую птицу. Взмах, еще взмах, и взметнулась эта птица в заоблачную высь и, оттуда оглядывая необъятный и уже подвластный ей простор своим пронзительным властным взором, раскрывает разящий клюв, растопыривает свои страшные кинжалоподобные когти и издает торжествующий клекот — орлиную песню царя птиц!

* * *

Спаргапис воспитывался при дворе могущественного деспота Аллиатта — царя Лидии, и для него не прошла даром школа дворцовых интриг цивилизованного мира, полного коварства и лицемерия.

Своим поведением и поступками Спаргапис ставил неразрешимые загадки перед настороженными вождями. Он ошеломлял и вконец запутывал неискушенных степняков своими неожиданными и, казалось, противоречащими здравому смыслу действиями, сложными ходами в азартной игре, где ставкой была власть. Когда все ждали, что он как законный наследник Ишпакая, Партатуа и Мадия направит все свои усилия на то, чтобы любой ценой загасить огонь междоусобиц в своих наследственных владениях, Спаргапис поступал как раз наоборот. Он делал все, и делал с великим искусством, чтобы еще больше раздуть пламя раздоров. Натравливая одного вождя на другого, он истощал их, вынуждал обращаться к нему за посредничеством и никогда не удовлетворял полностью претензии обеих сторон, сея вражду, недовольство, разъединяя своих слишком своевольных подданных. Он заварил в конце концов в степи такую похлебку, что вскоре уже никто не знал — кто за кого, а кто против кого воюет. А самое интересное то, что зачастую вожди противоборствующих сторон были уверены, что в данное время Спаргапис именно на их стороне, и великий хитрец, ни в коем случае их в этом не разубеждая, оставлял в этом заблуждении, всегда будучи только сам за себя, и грабил и тех, и других, разорял третьих и четвертых... Вопреки всякому здравому смыслу, он искал дружбы и оказывал поддержку сильному и влиятельному, а значит, самому опасному для себя вождю. Но он рассчитал безошибочно: явное предпочтение и благоволение к одному сразу же вызывали зависть и злобу у других, и вожди, забыв на время свары, объединялись и с трогательным единодушием шли против зазнавшегося фаворита, и тому дорого обходились внимание и дружба Спаргаписа.

'Не было, вероятно, в подлунном мире более неверного и ненадежного союзника, чем Спаргапис. Сегодня он выступал с одним вождем против другого и громил противника, не зная жалости и пощады, а когда разбитый и разъяренный противник, плача от отчаяния и бессилия, начинал не в шутку подумывать о бренности земной жизни, где все так скверно, и о том, что гораздо лучше ему будет переселиться в мир предков, где нет этого Спаргаписа, к нему являлся Спаргапис и, словно не замечая лютой ненависти и страха в глазах изумленного хозяина, приветливо поздоровавшись, спокойно проходил на почетное место. Законы гостеприимства священны в степи, и ошарашенный.хозяин, стараясь как можно поглубже.запрятать свои истинные чувства к непрошеному гостю, с показным радушием потчуя Спаргаписа, терзался мыслью: зачем к нему, пожаловал этот коварнейший из людей — помесь лисицы и змеи? Вся степь знала о сладком, как согдианская дыня, и едком, как горький чеснок, языке Спаргаписа. Говорили, что даже змею он может выманить из норы музыкой своих слов. Знали об этом, настраивали себя против, встречали с предубеждением, но... устоять не могли, и разговор "по душам" обычно заканчивался тем, что вчерашний враг объединялся со Спаргаписом, и они громили очередного вчерашнего "друга", не зная жалости и пощады. Удивительно, что этот непостоянный и неверный человек имел преданных и верных до последнего вздоха друзей и сподвижников, настолько он владел искусством очаровывать людей и привлекать к себе их сердца.

Спаргапис был натурой противоречивой: великодушный и мелочно мстительный, храбрый до безумия и осторожный до трусости, гурман и сибарит, любящий роскошь, он мог спать на голой земле, подложив под голову придорожный камень, или терпеть голод и жажду лучше самых закаленных и неприхотливых людей из своего окружения, мог, жертвуя собой, прикрыть в бою незнакомого воина, случайно оказавшегося рядом, и, не дрогнув, обречь на гибель друга, если видел в нем соперника.