Томагавки кардинала - [55]

Прапорщик был рад, что оказался здесь и сейчас, и даже благодарил германскую пулю, тюкнувшую его в бедро во время осеннего наступления: помаялся, пострадал, однако выжил (и даже не остался инвалидом) и прямо с койки тылового госпиталя попал в самый центр событий, вздыбивших Российскую Империю. Царь-государь отрёкся, власть перешла к Временному правительству. Многое оставалось неясным — давно всем осточертевшая война продолжалась и даже обретала второе дыхание, опаляя турецкие берега, а крестьяне в серых шинелях думали не о славной виктории и не о черноморских проливах, а о помещичьей землице. И многое, очень многое говорило о том, что всероссийская размашистая замятня ещё только начинается…

— Вы позволите? — мелодичный женский голос оторвал Игната от размышлений.

Перед ним стояла девушка — молоденькая, чистенькая, пахнущая весной и юностью. В руках она держала букетик красных гвоздик и протягивала одну из них Лыкову.

— Возьмите…

— Благодарю вас, сударыня, — вежливо ответил прапорщик, взял цветок и воткнул его в верхнюю пуговичную петлю расстёгнутой шинели. «Вчерашняя гимназистка, — подумалось ему, — из числа ликующих…».

Девушка улыбнулась и лёгкой походкой пошла дальше, высматривая фронтовиков-офицеров — их в столице было предостаточно.

— Ух, какая краля, — раздался над ухом Игната сиплый голос, — вот бы ей задрать подол, да как…

Прапорщик обернулся. Обладателем сиплого голоса оказался мозглявый солдатик в обмотках и замызганной шинели. От солдатика густо несло сивушным перегаром, однако на ногах он держался и, хуже того, был не один, а в компании троих таких же мятых субъектов. В мутных глазах всех четверых было нехорошее, и Лыков почувствовал, как сердце у него вдруг гулко стукнуло и зачастило. «Не фронтовики, — определил он намётанным глазом, — резервисты: из тех, которых в окопы ни калачом не заманишь, ни оглоблей не загонишь. Но винтовками где-то разжились…».

Сиплый не удостоил Игната вниманием — он вцепился взглядом в девушку, которая тем временем остановила молодого флотского офицера и что-то говорила ему, улыбаясь и протягивая гвоздику. Солдаты целеустремлённо направились к ним, и прапорщик, отчётливо понимая, что добром это не кончится, пошёл следом.

Всё дальнейшее случилось очень быстро.

Сиплый, похабно хехекнув, ухватил девушку за ягодицы. Она жалобно пискнула, а флотский, мгновенно побледнев, левой рукой отбросил её к себе за спину, а правой сшиб наглеца с ног. Папаха слетела с головы солдата и упала бесшумно, а вот винтовка лязгнула о камни мостовой, и лязг этот был зловещим.

— Ат-т, с-сука… — взвыл мозглявый. — Мать твою в бога душу!

Моряк непослушными пальцами рвал кобуру револьвера, но не успевал — один из товарищей сиплого без размышлений вскинул винтовку.

Бахнул выстрел. Закричали люди.

По щеке флотского офицера как будто провели невидимым когтём — брызнула кровь. А стрелявший ткнулся лицом в булыжники — Лыков сзади подставил ему подножку и резко толкнул его в спину. В следующую секунду только опыт штыковых боёв спас прапорщика — он едва успел уклониться от падавшего ему на голову винтовочного приклада. «Порвут на куски» — вспыхнуло в сознании Игната.

Солдаты не стали стрелять — им хотелось штыками выпустить кишки проклятому офицерью, а уж потом, на их трупах, потешиться с чистенькой барышней — свобода потому что. Будь нападавшие трезвы, они вряд ли позволили бы себе такое средь бела дня, в центре города, но водка и ощущение вседозволенности — заплатим таперича барам-господам за все вековые обиды! — сделала трусоватых резервистов отчаянными и смертельно опасными.

Трёхгранная игла штыка летела в живот Лыкова, но не долетела: флотский наконец-то вытащил револьвер и выстрелил в упор. Краем глаза Игнат видел, как к месту драки со всех сторон бегут другие солдаты. «Не от германцев, а от своих смерть принять, — подумал он, — какая глупость…».

Цокот копыт показался ему пением ангелов. Высокий солдат, целившийся в моряка, отлетел в сторону, сбитый лошадиной грудью. Лыков видел под брюхом коня, как солдат встал, и как его ноги тут же подкосились — чубатый казак перегнулся в седле и взмахнул шашкой. По мостовой дьявольским мячиком покатилась отсечённая голова.

Солдаты бросились врассыпную, бросая винтовки. Игнат успел заметить, как один из казаков настиг мозглявого зачинщика и словно играючи разделил его надвое клинком.

— Спасибо вам, прапорщик. Если бы не вы… — флотский протянул Лыкову руку. — Позвольте представиться: старший лейтенант Макаров, Владимир Степанович.

По щеке моряка стекала кровь, пачкая золотой погон, но лейтенант не мог её унять — левой рукой он поддерживал девушку, после всего пережитого еле стоявшую на ногах.

— Лыков, Игнат Пантелеевич. Пойдёмте-ка отсюда — барышня совсем сомлела.

Несколько минут они шли молча, не обращая внимания на взгляды зевак.

— Революция… — произнёс Лыков, когда молчание сделалось напряжённым.

— Это не революция, — отозвался старший лейтенант. — Это бунт, российский бунт, бессмысленный и беспощадный. Любая революция имеет вождей, а вот нашей с вождями не повезло. И теперь чернь будет грабить и наси… — он осёкся, почувствовав, как вздрогнула под его рукой спасённая.