Томагавки кардинала - [24]

— Дэн, — негромко сказал Шейс сыну, не отходившему от него ни на шаг. — Нам не устоять. Беги к пристани, к нашему ялику. Готовь парус и жди. Двадцать минут — если нас с матерью не будет, отчаливай, и да поможет тебе Всевышний.

— Отец…

— Беги, Дэниэл, я кому сказал!

Подросток опрометью бросился прочь, а Шейс снова выглянул в пролом. Индейцы были уже близко, и Дик понял, что это конец. Кое-кто из защитников ещё стрелял, отчаянно и почти бесполезно, но ирокезов было слишком много, а за их спинами торчали французские пушки.

Бой у пролома был коротким. Красная волна ирокезов опрокинула защитников, смяла, завертела, и Шейс вырвался из схватки чудом, потеряв шляпу, но сохранив ружьё. Патронов у него уже не было, но Дик не бросил мушкет — может быть, потому, что ощущение оружия в руке (пусть и бесполезного) придавало ему уверенности.

Он бежал по улицам, слыша дикие крики, нёсшиеся со всех сторон, и молил бога, чтобы успеть добежать до своего дома раньше, чем там окажутся индейцы. И он успел.

— Мэри! — крикнул Дик, влетев в свой маленький домик. — Бежим!

— Надо взять с собой… — пролепетала до смерти перепуганная женщина.

— Ничего не надо брать! Бежим — Дэнни ждёт нас у ялика!

Дверь с треском распахнулась, и в комнату ворвались двое индейцев. Первого Шейс ударил прикладом, выронив при этом ружьё, но второй, высокий и мускулистый, кинулся на него с ножом. Они сцепились в двух шагах от Мэри, вжавшейся в стену. Тело индейца было смазано жиром, оно выскальзывало из рук Дика, но Шейс не сдавался.

Он услышал, как за его спиной посыпались оконные стёкла, услышал испуганный вскрик жены, но обернуться не мог — лезвие ножа неумолимо приближалось к его горлу. Собрав последние силы, Дик оттолкнул индейца и свалил его с ног ударом кулака. Потом он услышал зловещее шуршание, но обернуться не успел.

Лезвие томагавка, брошенного умелой рукой через выбитое окно, ударило в спину. Шейс обнаружил, что почему-то не может двинуть ни рукой, ни ногой, и не понял, а скорее догадался, что падает. И уже сквозь пелену накатывающего небытия Дик услышал женский крик, полный отчаяния и боли, — крик Мэри…

* * *

Месяцем раньше

— Что привело тебя к нашим кострам, бледнолицый брат?

— Франкам нужны ваши томагавки, сашем, — ответил Огюст Шамплен, памятуя, что индейская дипломатия не терпит экивоков. — Мы поступаем с не желающими покоряться так же, как и ходеносауни.

— У вождя франков мало своих воинов? — спросил Длинное Крыло, пристально глядя на француза.

— У вождя франков много воинов. Но мы хотим дать нашим краснокожим братьям возможность отомстить — инглизы побережья причинили много зла народу Длинного Дома. Ружья и порох вы получите бесплатно — столько, сколько будет нужно.

Огюст говорил на языке ирокезов — знание этого языка было семейной традицией рода Шампленов.

— Месть — это хорошо, — медленно проговорил вождь мохоков.

— И кроме того, — добавил командир сильванских ополченцев, — вы можете взять всё, что найдёте в домах непокорных. Бастонь — богатый город.

— Ходеносауни помнят великого Шам-Ле, — торжественно произнёс сашем, — и верны слову. Мы придём — через одну луну мы напоим наши томагавки кровью инглизов.

Шамплен облегчённо вздохнул. «Хорошо, что у этих дикарей такие строгие понятия о чести, — подумал он. — Можно возвращаться».

— Не спеши, бледнолицый брат, — сашем словно прочёл мысли сильванца. — У нас сегодня праздник Хэйнундайо — праздник ягод. Раздели его с нами — ведь ты из рода Шам-Ле.

Огюст знал, что отказаться — значит нанести оскорбление. Но он и сам был не против заночевать в деревне мохоков — куда идти на ночь глядя? В конце концов, это интересно, а время у него есть.

…Праздник ягод остался в его памяти прежде всего танцами в свете костров, вокруг которых ритмично двигались индейцы в деревянных масках и в звериных шкурах — за свои прожитые тридцать три года Шамплен такого ещё не видел. Зрелище завораживало своей первобытной мистикой, чему немало способствовало бренди, которое время от времени прихлёбывал Огюст.

Потом его внимание привлекла девушка, стоявшая у одного из костров. В маскараде она не участвовала, и была одета просто в длинное кожаное платье с бахромой. На её лице и фигуре дрожали красные блики, и от этого казалось, что девушка не стоит неподвижно, а словно перетекает неуловимо и плавно из одной позы в другую, оставаясь в то же время на месте. Почувствовав взгляд Огюста, индеанка повернула голову и посмотрела на него — так, что у командира сильванских волонтёров часто-часто застучало сердце. А потом сказалось выпитое, и Шамплен отошёл от костров в темноту, а когда вернулся, девушки уже не было.

Поискав её глазами и не найдя, Огюст тяжело вздохнул. Надо было идти спать — завтра ему предстоял долгий путь, — но Шамплен почему-то направился не к дому сашема, где его ждал ночлег, а к выходу из посёлка, к берегу небольшой речушки, протекавшей неподалёку. Он не знал, что заставило его так поступить, но когда перед ним из ночной темноты возникла вдруг та самая индеанка, даже не удивился.

— Меня зовут Нэстэйсакэй — Белоглазая Птица, — тихо сказал она. — Я звала тебя, белый вождь, — ты пришёл.