Том 8. Рассказы, повести 1892-1894 - [173]

Написание второй главы «Учителя словесности» следует отнести, по-видимому, к маю-июню 1894 г. Март 1894 г. Чехов провел в Крыму. Из письма Суворину от 10 апреля 1894 г. известно, что в Крыму он «прозу писал», но относятся эти слова к рассказу «Студент» («Вечером»), который появился в газете «Русские ведомости» 16 апреля 1894 г. (см. примечания к этому рассказу^* в наст. томе). В апреле 1894 г. Чехов постоянно обсуждает с Сувориным планы совместной поездки по Волге или по Днепру. В мае его намерения меняются. 9 мая Чехов пишет Суворину из Мелихова: «Когда же в Киев и на Волгу? Не дождавшись Вас, я придумал себе работу и теперь раньше 20-го уезжать не согласен». Речь не могла идти здесь ни о книге «Остров Сахалин», над которой Чехов работал постоянно в течение всего 1894 года, ни о повести «Три года», которую Чехов вынашивал долгое время, постепенно заполняя набросками к ней записную книжку. К тому же слова «придумал себе работу» именно отвечают намерению окончить старый рассказ. 22 июня Чехов уже пишет Суворину о новых творческих планах: «С 16 июля сажусь писать пьесу» — очевидно, к этому времени работа над второй главой «Учителя словесности» была закончена.

В литературе о Чехове с «Учителем словесности» связывали текст на стр. 101 первой записной книжки писателя: «Собака ненавидит учителя, ей запрещают лаять на него, она глядит, не лает, но плачет от злобы» (ПССП, т. XII, стр. 249 и 377; так же в издании: Из архива А. П. Чехова. М., 1960, стр. 148). Однако это недоразумение: приведенная фраза связана с другими записями об учителе на стр. 101–102, относящимися к сюжету ненаписанного или неизвестного нам рассказа; судя по тому, что эти записи идут вслед за набросками к рассказам «Крыжовник», «О любви», «Ионыч», повести «В овраге», они более позднего происхождения, чем рассказ «Учитель словесности».

В том же 1894 г. рассказ под заглавием «Учитель словесности» вошел в сборник «Повести и рассказы». Чехов снял посвящение, переменил в тексте первой главы фамилию отца героини Шидловский на Шелестов, сократил характеристику Вари. Остальная правка выразилась в отдельных стилистических, лексических и грамматических заменах. В тексте второй главы Чехов сделал несколько вставок, которые раскрывают нарастающее у Никитина недовольство собой и раздражение окружающим.

Сведений о просмотре Чеховым текста для второго издания сборника «Повести и рассказы» нет; отличия небольшие.

Первоначальный вариант окончания «Обывателей» до сих пор неизвестен. Ю. Соболев высказал предположение, что прототипом Никитина послужил учитель латинского языка в таганрогской гимназии Старов (Ю. Соболев. Чехов. Статьи. Материалы. Библиография. М., 1930, стр. 166). В своей гипотезе Ю. Соболев основывается на истории Старова, рассказанной П. П. Филевским («Очерки из прошлого таганрогской гимназии. По случаю столетнего юбилея гимназии». Составил П. П. Филевский. Таганрог, 1906, стр. 27). Соболев считает, что, хотя «в рассказе Чехова трагический финал смягчен», «контуры романа молодого учителя, вхожего в городское общество, с хорошенькой девушкой, женившей его на себе, вполне совпадают» (там же, стр. 166). Однако это лишь гипотеза, так как известный нам текст рассказа не дает оснований для сближения его с историей учителя Старова.

Публикация первой главы «Учителя словесности» сразу же вызвала отклики в писательской среде. Поразила в этом рассказе прежде всего свежесть восприятия Чеховым жизни, новизна форм воспроизведения ее. 3 декабря 1889 г. И. Л. Леонтьев (Щеглов) писал Чехову: «„Обыватели“ мне очень понравились. Что свежо, то свежо, и об этом не может быть ни у кого разноречия. Разве Житель <А. А. Дьяков> будет протестовать» (ГБЛ). А. Н. Плещеев в письме Чехову от 29 ноября 1889 г. также отмечал, что хотя в рассказе нет «никакого серьезного содержания, никакой особенно глубокой задачи — но зато сколько свежести, поэзии, правды…» (ГБЛ; Слово, сб. 2, стр. 277). Плещеев особенно отметил мастерство чеховских деталей в воспроизведении быта: «Это прелестнейшая бытовая картинка где вся прелесть в подробностях, в мелких штрихах, в „бликах“, как говорят живописцы. Все это живые лица — которых встречал, видел, знал. Я особенно люблю у Вас этого рода рассказы». Позднее, 9 июня 1897 г., Б. А. Лазаревский писал Чехову о второй главе «Учителя словесности»: «Очень обрадовался, когда увидел Вашего „Учители словесности“ в фельетоне „Русск<их> вед<омостей>“, у меня мелькнула глупая мальчишеская мысль, что, значит, в фельетонах печататься не позорно, если и Вы пишете. „Учитель словесности“ и „Попрыгунья“ на меня произвели очень сильное впечатление…» (ГБЛ). М. И. Чайковский в письме Чехову от 17 августе 1903 г. отнес «Учителя словесности» к перлам среди произведений Чехова (ГБЛ).

Л. Толстой высоко оценил рассказ «Учитель словесности». В дневнике В. Ф. Лазурского сохранилась запись от 11 июля 1894 г., непосредственно относящаяся ко второй главе: «Слушали чтение „Учителя словесности“ Чехова из „Русских ведомостей“. Когда Лев Николаевич окончил чтение и стали обмениваться впечатлениями. Лев Николаевич сказал, что рассказ ему нравится. В нем с большим искусством в таких малых размерах сказано так много; здесь нет ни одной черты, которая не шла бы в дело, и это признак художественности. При этом он сделал несколько замечаний о Чехове вообще. Для Льва Николаевича это человек симпатичный, относительно которого можно всегда быть уверенным, что он не скажет ничего дурного. Хотя он и обладает художественной способностью прозрения, но сам еще не имеет чего-нибудь твердого и не может потому учить. Он вечно колеблется и ищет. Для тех, кто еще находится в периоде стояния, он может иметь то значение, что приведет их в колебание, выведет из такого состояния. И это хорошо» («Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников». Изд. 2-е. Т. II, 1960, стр. 22–23).