Том 8. Проза, незавершенное 1841-1856 - [7]

Последние слова адъютанта чуть не свели с ума нашего героя.

Загремела музыка; молодые люди ушли. Клим остался один и долго предавался со всем жаром юношеского увлечения самым чудным, самым упоительным мечтам, которых автор не приводит из опасения насмешить читателей… Когда Клим возвратился в залу, мазурка уже приходила к концу; по невозможности пробраться на место, он стал у двери и начал, как говорится, «пожирать глазами» «предмет своей страсти», который танцевал по-прежнему с адъютантом.

К Климу опять подскочил экзекутор.

— Что, — спросил он, — решились?

— Но что думает она? Ее мысли, ее мысли! Если б я был уверен… Я не согласен ни на какое принуждение… Мне нужно прежде всего ее личное согласие…

— Только-то? Так и хлопотать не о чем! Завтра же к генералу… увидитесь, поговорите — и кончено… а?

Клим схватил руку экзекутора и крепко пожал ее…

— Ну, слава богу… теперь и мне любо… И какое место мы бережем для вас… А о приданом…

— Ничего не нужно…

— Как ничего… девять тысяч назначено… довольно?

— Очень благодарю…

— Дайте слово, что больше не будете требовать, хоть бы и можно…

— Извольте…

Экзекутор потер руки от удовольствия и стал пробираться к дивану, на котором сидела хозяйка…

Клим опять принялся созерцать свою красавицу. Вдруг он заметил, что лицо ее побледнело, глаза помутились; она пошатнулась.

— Вам дурно? — спросил адъютант.

— Воды, — прошептала она едва внятно и почти повисла на руке адъютанта; глаза ее закрылись…

— Обморок! — сказала стоявшая в соседней паре девица весьма некрасивой наружности и приняла ее на руки от адъютанта.

— Воды! — закричал встревоженный адъютант, опрометью бросаясь к двери…

Клим, пользуясь расстройством танцев, в то время пробирался во внутренность залы…

— Воды! — повторил адъютант, обращаясь прямо к нему.

Клим посмотрел на него с изумлением.

— Что же ты стоишь, болван! — сердито закричал адъютант. — Что вытаращил бельмы!.. Слышишь ли, подай стакан воды!

Клим замахнулся; вдруг откуда пи взялся экзекутор; крепко схватил за руку нашего героя. Адъютант отскочил. Клим, уходя, шепнул ему что-то на ухо…

— Эх, что вы наделали! — говорил Климу экзекутор, догнавший его в коридоре. — Стоило затевать историю… Он просто принял вас за лакея: ошибка, больше ничего. И за что было сердиться… Посмотрите, как вы одеты! Последний официант его превосходительства наряднее вас… Фрак вытертый, на лацканах заштопан, рукава засалены…

— Замолчите, пожалуйста!

Но экзекутор не унимался и продолжал бежать за ним, крича громко:

— Жилет! Срам посмотреть — кашемировый! Хоть бы у меня давеча взяли плисовый… Может быть, обошлось бы без всякой истории… Нет ничего невозможного!

— Да ведь сами вы сказали — нужды нет!..

— Я думал, что вы будете сидеть смирно… А вы всё испортили… Что вам стоило сказать: «Я не лакей!» Ему можно бы и спустить, он свой в доме генерала, он погорячился, он ее любит…

— Что?

— Послушайте, не деритесь с ним.

— Невозможно!

— Ну, как хотите; генерал вас и на глаза не пустит к себе… Да и мне, право, охоты нет мешаться в такое дело… Кончите сами, как знаете… Прощайте… Надо бежать успокоить генерала, генеральшу, да и бедная Марья Сергеевна, я думаю, в страхе.

— Марья Ивановна! — поправил Клим, но экзекутора уже не было, он бежал в обратный путь и торговался с извозчиком.

IV

Эту главу следовало бы начать так: «Часу в осьмом утра за *** заставой из мрака утренних туманов показалась карета; за нею ехала невдалеке другая. Наконец оба экипажа остановились; из первого ловко выскочил…» и пр. Еще приличнее было бы поговорить сначала о суете мира, о близком родстве жизни со смертью, где бы можно было разбросать множество глубоких истин. Хорошо бы задать читателю несколько психологических вопросов: что такое честь, что такое жизнь, что такое пощечина? Посудить бы, потолковать обо всем, а потом уже приступить к описанию дуэли… Нет, сперва бы рассказать еще, что делается в душе соперников пред роковым часом, как они встретились, как поклонились друг другу (соперники в романах всегда обходятся между собою очень почтительно), как шибко бились сердца их и отчего и для чего и почему. Тут по обыкновению очертить бы характеры секундантов, одного сделать воинственным и непреклонным, с геройством в душе, с солдатскими остротами двенадцатого года на языке; другого с миролюбивыми наклонностями и поговорками для контраста… Заставить бы, для усиления страха в читателях, первого острить, а второго трусить. Наконец уж поставить на барьер героев, подать бы им пистолеты, скомандовать — раз, два, три! «Раздались два выстрела. Клим упал, кровь хлынула из его плеча; адъютант с зверским восторгом смотрел на страдания соперника.

— Можете ли вы еще стреляться? — спросил он, улыбаясь, как крокодил над замученной жертвой.

— Вы живы, вы не ранены? — радостно спросил умирающий слабым голосом.

— Жив, не ранен! — отвечал торжествующий адъютант насмешливо.

— Слава богу! — простонал несчастный, вздохнул, поднял глаза к небу, трижды произнес: „Мария!“, протянул руку в ту сторону, где жила она, и испустил дух».

Постойте! Кто вам сказал! Ничего подобного не было… Клим точно ранен. Но он и не думал «испускать дух», даже не произнес ни одной пошлой фразы, какие говорят романические герои пред смертию… Мы скоро с ним увидимся…