Том 8. Личные воспоминания о Жанне д’Арк. Том Сойер — сыщик - [50]

Только Жанна была как дома, или, лучше сказать, как в раю. Она сидела в седле прямо и, очевидно, чувствовала себя совсем иначе, чем я. Страшнее всего была тишина — слышалось только поскрипывание седел и мерный топот коней, да иногда лошади чихали от пыли, которую сами же подымали. Мне тоже хотелось чихнуть, но я готов был век не чихать и даже терпеть что-нибудь похуже, лишь бы не привлечь к себе внимания.

Я был не в таком чине, чтобы давать советы, а то я посоветовал бы ехать побыстрее. Мне казалось, что для неторопливой прогулки время выбрано неудачно. Когда мы ехали в этой зловещей тишине мимо огромной пушки, выставленной у самых крепостных ворот и отделенной от нас одним только рвом, в крепости вдруг заревел во всю мочь какой-то осел — и я свалился с лошади. Хорошо, что сьер Бертран успел подхватить меня: если б я упал наземь в своих тяжелых доспехах, я не сумел бы сам подняться. Английские часовые на стенах грубо захохотали, как будто сами никогда не были новичками и не могли точно так же свалиться от ослиного рева.

Англичане не попытались остановить нас и не сделали ни единого выстрела. Нам говорили потом, что когда они разглядели во главе наших рядов Деву и увидели, как она прекрасна, храбрости у них поубавилось, а у иных она и совсем исчезла, — солдаты были убеждены, что это не смертная девушка, а исчадие ада, и офицеры благоразумно отказались от попыток вести их в бой. Говорили, что даже кое-кто из офицеров был охвачен этим суеверным страхом. Как бы то ни было, англичане нас не тронули, и мы благополучно миновали грозные укрепления. Во время этого похода я столько молился, что погасил всю старую задолженность по этой части, — так что некоторую пользу он мне все же принес.

В тот день, как рассказывают историки, Дюнуа сообщил Жанне, что англичане ожидают подкреплений под командованием сэра Джона Фастольфа,[24] а она будто бы повернулась к нему и сказала:

— Гляди же, Дюнуа! Именем Бога приказываю тебе: предупреди меня о его приходе. Если он пройдет без моего ведома, ты поплатишься за это головой!

Может, так оно и было, отрицать не могу, только я этих слов не слышал. Если она в самом деле так сказала, я думаю, что она подразумевала его чин, а не голову. Уж очень это было непохоже на нее — грозить боевому товарищу казнью. Она, конечно, сомневалась в своих военачальниках и имела на то основания: она всегда была за атаку и штурм, а они — за то, чтобы выждать и взять англичан измором. А раз эти опытные старые вояки не верили в ее тактику, они, конечно, старались проводить свою и обходили ее распоряжения.

Зато я слышал нечто такое, о чем историки не знают и не рассказывают. Я слышал, как Жанна сказала, что вражеские гарнизоны на той стороне ослаблены, все переброшено на наш берет, и теперь выгоднее всего сражаться на южном берегу; поэтому она намерена переправиться туда и атаковать предмостные укрепления, — это соединит нас с нашей территорией, и осаду можно будет снять. Генералы тут же начали чинить ей помехи, но им удалось только задержать ее, и то всего на четыре дня.

Весь Орлеан встретил армию у городских ворот и с приветственными криками сопровождал ее по улицам, украшенным знаменами, на отведенные ей квартиры. Убаюкивать солдат не пришлось, они и без того падали с ног от усталости: Дюнуа всю дорогу торопил их нещадно. Целые сутки после этого над городом стоял могучий храп.

Глава XVII СЛАДКИЕ ПЛОДЫ ГОРЬКОЙ ИСТИНЫ

Когда мы вернулись, нам, младшим чинам, был готов завтрак в нашей столовой; семья хозяина оказала нам честь и разделила его с нами. Добрый старый казначей и его семья хотели послушать о наших приключениях. Никто не просил Паладина рассказывать, но он сам начал; получив чин выше всех нас, кроме старого д'Олона, который ел отдельно, Паладин не оказывал ни малейшего уважения нашему дворянскому званию и брал слово прежде нас, когда ему заблагорассудится, — то есть всегда. Таков уж он уродился. Итак, он сказал:

— Благодарение Богу, войско в отличном состоянии. Я никогда еще не видел таких отборных животных.

— Животных? — воскликнула мадемуазель Катрин.

— Я сейчас объясню, что он хочет сказать, — вмешался Ноэль. — Он…

— Не трудись объяснять за меня, — сказал надменно Паладин. — Я имею причины думать…

— Вот он всегда так! — продолжал Ноэль. — Когда он считает, что имеет причины думать, он уверен, что думает, — но это заблуждение. Он не видел армии. Я наблюдал за ним: он ее не видел. У него был приступ его застарелой болезни.

— Какой болезни? — спросила Катрин.

— Осторожности, — не удержался я вставить словечко.

Это вышло неудачно. Паладин сказал:

— Тебе ли осуждать людей за осторожность, когда ты валишься из седла от ослиного рева.

Все засмеялись, а я пожалел, что поторопился съязвить. Я сказал:

— Так уж и из-за рева! Это не совсем справедливо. Я просто разволновался, вот и упал.

— Назовем так, если хочешь, мне все равно. А как вы считаете, сьер Бертран?

— Я? Да как ни назови, это было, по-моему, простительно. Все вы уже научились биться в рукопашных схватках и выходите из них с честью. А вот так проехать перед самой пастью смерти, не подымая меча, да еще в полной тишине, без барабанного боя, без песни — это очень трудное испытание. На твоем месте, де Конт, я бы прямо назвал, что это было за волнение, стыдиться тут нечего.