Том 7. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле - [250]
Восемнадцатого октября в Париже, а также в некоторых других городах и даже в королевском покое были развешены в высшей степени злобные пасквили на таинство евхаристии. Франциск I был возмущен и испуган. С этого дня он предоставил богословам полную свободу действий. Повсюду запылали костры. Одно время он думал даже запретить книгопечатание. Писать на религиозные темы было крайне опасно, а тогда всякая тема считалась религиозной или имеющей отношение к религии. Не следует думать, однако, что автору запрещенного «Пантагрюэля» грозила неминуемая смерть на костре. Напротив, среди подозрительных он подвергался наименьшей опасности. Подобно Бруту в Тарквиниевом Риме[545], Франсуа Рабле в своих книгах притворялся дурачком и мог позволить себе то, что человеку, слывшему здравомыслящим, безнаказанно никогда бы не прошло. Его «Гаргантюа» и «Пантагрюэль» сходили за отверженные истиной, но безобидные шутки, которые следовало запретить лишь в интересах приличия и хорошего тона. К тому же мэтр Франсуа состоял лекарем при епископе Парижском. Мы помним, что в Бометской обители наш юный монах свел знакомство с двумя весьма важными и весьма влиятельными особами, происходившими из родовитой анжуйской семьи, — братьями Гильомом и Жаном дю Белле. Так вот, в 1534 году Рабле состоял на службе у Жана дю Белле, епископа Парижского, которого король направлял теперь с посольством в Рим.
Необходимо сказать несколько слов об этом прелате, чье покровительство было столь ценным для нашего автора. Жан дю Белле еще в юности поразил Парижский университет обширностью своих духовных и светских познаний. Искушенный в диалектике, привыкший выступать публично, в спорах он не уступал самым упрямым богословам. Лучшие умы церкви охотно принимали участие в диспутах. На всех городских перекрестках они вывешивали тезисы, которые намеревались защищать, — совсем как юный Пантагрюэль, выставивший девять тысяч семьсот шестьдесят четыре тезиса сразу и «затронувший наиболее спорные вопросы в любой из наук». Мягкий, любезный, красноречивый, Жан дю Белле до сих пор с неизменным успехом выполнял поручения своего короля. Посланный в Англию к Генриху VIII, он сумел добиться его расположения, за что по приезде во Францию получил парижскую епархию. В 1533 году он присутствовал в Марселе при подписании соглашения между папой Климентом VII и королем Франциском I, — соглашения, направленного против французских реформатов. Он пользовался одинаковым доверием как папы, так и Генриха VIII, и потому, когда понадобилось выхлопотать развод для английского короля, выбор пал на него. Он выехал вместе со всеми своими домочадцами. Проезжая через Лион, он встретил там брата Франсуа Рабле, которого знал когда-то бометским послушником, и из любви к греческому языку взял его к себе в лекари.
Радуясь возможности объехать землю Италии, взрастившую одну из прекраснейших цивилизаций в мире, страну, где античная культура восстала от долгого сна, Рабле заранее мечтал о том, как он будет беседовать с учеными, изучать топографию Рима и собирать растения, каких нет во Франции.
Епископ со своей свитой выехал в Италию в январе 1534 года, а так как дурная погода и неотложные дела заставляли его торопиться, то он лишь ненадолго останавливался в тех городах, через которые лежал его путь. Рабле начал изучать Рим вместе с двумя своими любознательными спутниками — поэтом и королевским библиотекарем Клодом Шапюи и юристом Никола Леруа, робким лютеранином. Вообще у него было немало приятелей с еретическим душком. Рабле предпринял подробное описание Вечного Города, который он изучил теперь до последнего vicolo[546], но потом оставил этот труд, узнав, что за него взялся миланский антикварий Марлиани и благополучно довел до конца.
Тем временем Жан дю Белле напрасно проявлял всю гибкость своего ума и рассыпал цветы красноречия. Заручиться поддержкой кардиналов в деле английского короля ему не удалось. Он говорил хорошо, если верить Рабле, — лучше самого Цицерона, тем не менее брак короля Генриха VIII консистория все-таки не признала законным. И это вызвало тот самый раскол, который длится доныне[547]. Не принимая непосредственного участия в переговорах, Рабле, однако, присутствовал на том совещании, когда папа и священная коллегия обсуждали этот сам по себе несложный, но чреватый важными последствиями вопрос. Он им живо заинтересовался: современные события возбуждали его любопытство не меньше, чем греческие, римские и еврейские древности.
Пятнадцатого апреля посольство было уже в Лионе. Рабле издал здесь топографический труд Марлиани с латинским посланием епископу Жану дю Белле, в котором он в самых изысканных выражениях благодарит своего хозяина и покровителя.
«Чего я больше всего желал с тех пор, как составил себе некоторое представление об успехах изящной словесности, — пишет он в своем достойном Цицерона послании, — это объехать Италию и посетить главу мира — Рим. Благодаря твоей несказанной доброте желание мое исполнилось, и мало того, что я был в Италии, что уже само по себе драгоценно, но я был там вместе с тобой, ученейшим из людей, когда-либо живших в подлунном мире, и самым великодушным, за что я еще не воздал тебе достойной хвалы. Да, мне дороже видеть тебя в Риме, чем видеть самый Рим.
