Том 7 - [70]

6. Разлад

В один прекрасный день Киппс взобрался на свой велосипед, на котором совсем недавно научился ездить, и покатил в Нью-Ромней, чтобы решительно и бесповоротно объявить старикам о своей помолвке. Он был уже законченный велосипедист, правда, еще недостаточно опытный; на вересковых равнинах ехать навстречу юго-западному ветру, даже летом, когда он не так свиреп, все равно, что взбираться на довольно крутую гору, и время от времени Киппс слезал с велосипеда и, чтобы передохнуть, шел немного пешком. Перед самым Нью-Ромней, готовясь к триумфальному въезду в город (он покажет, на что способен, — будет править лишь одной рукой), он решил еще немного пройти пешком, и вдруг откуда ни возьмись — Энн Порник.

И, представьте, как раз в эту минуту он о ней думал. Удивительные мысли бродили у него в голове: может быть, здесь, на вересковой равнине, в Нью-Ромней, какой-то иной дух, что-то здесь есть неощутимое, чего недостает там, за холмом, в большом и светском Фолкстоне. Здесь все так знакомо и близко, так по-домашнему. Вот калитка старика Клиффердауна подвязана новой веревкой. А в Фолкстоне — да появись там хоть сотня новых домов — он и то не заметит, ему это все равно. Как-то даже чудно. Тысяча двести в год — чего уж лучше; и очень приятно разъезжать в трамваях и омнибусах и думать, что из всех пассажиров ты самый богатый; очень приятно покупать и заказывать все, что душе угодно, и не работать, и быть женихом девушки, которая состоит в родстве, хоть и отдаленном, с самим графом Бопре; но в прежние времена, бывало, как радуешься, когда уедешь на вакации, или в отпуск, или просто на дворе вовсю светит солнце, или можно побегать по берегу моря, пройтись по Главной улице, а теперь ничего такого уже не чувствуешь. Какими счастливыми были яркие, сияющие окна — школьные вакации, когда он вспоминал их в дни ученичества в магазине. Чудно, ей-богу: стал богат, чего-чего не достиг, а те далекие дни и сейчас кажутся воистину счастливыми!

Теперь былые радости ушли безвозвратно — может, все дело в этом? Что-то случилось с миром: будто погасили лампу — и уж никогда не будет светло, как прежде. Он ведь и сам переменился, и Сид переменился, да еще как. Энн тоже, верно, переменилась.

А какая она была, когда они бежали наперегонки, а потом стояли у калитки… волосы растрепались, щеки горят…

Да, она наверняка переменилась, и уж, конечно, не стало той колдовской прелести, которой дышал каждый ее волосок, каждая складочка ее короткого платьишка. И только он успел про это подумать — а может, еще даже и не подумал, а только по своему обыкновению кое-как, ощупью пробирался в этих мыслях, как в лесу, путаясь и спотыкаясь, — он поднял голову, а Энн — вот она!

Она стала на семь лет старше и сильно изменилась, но в ту минуту ему показалось, что она совсем такая, как прежде.

— Энн! — выдохнул он.

И она радостно откликнулась:

— Господи, Арт Киппс!

И тут он заметил, что она стала другая — лучше. Она, как и обещала, стала очень хорошенькая, глаза все такие же темно-синие и так же мгновенно вспыхивают румянцем щеки; но теперь Киппс стал выше ее ростом. На ней было простое серенькое платье, облегавшее ее стройную, крепко сбитую фигурку, и воскресная шляпка с розовыми цветочками. От нее исходило тепло, нежность, радушие. Лицо ее так и сияло навстречу Киппсу, сразу видно — обрадовалась.

— Господи, Арт Киппс! — воскликнула она.

— Он самый, — ответил Киппс.

— В отпуск приехал?

И тут Киппса осенило: значит, Сид не рассказал ей про наследство. После той встречи он много и горько раздумывал над тем, как вел себя Сид, и понял, что сам во всем виноват: слишком тогда расхвастался… но уж на этот раз он не повторит ту ошибку. (И он совершил другую, прямо противоположную.)

— Да, отдыхаю малость, — ответил он.

— И я тоже, — сказала Энн.

— Погулять вышла? — спросил Киппс.

Энн показала ему букет скромных придорожных цветов.

— Давно мы с тобой не виделись, Энн. Сколько ж это лет прошло? Семь… нет, скоро уж все восемь.

— Чего ж теперь считать, — сказала Энн.

— Прямо не верится! — с некоторым волнением сказал Киппс.

— А у тебя усики, — сказала Энн; она нюхала свой букет и не без восхищения поглядывала поверх него на Киппса.

Киппс покраснел.

Но вот они дошли до развилки.

— Мне сюда, — сказала Энн. — Я к мамаше.

— Я тебя малость провожу, ладно?

Едва попав в Нью-Ромней, он начисто забыл о сословных различиях, которые играли такую важную роль в его фолкстонской жизни, и ему казалось вполне позволительным прогуливаться в обществе Энн, хоть она и была всего лишь служанка. Они болтали с завидной непринужденностью и незаметно перешли к общим и дорогим для обоих воспоминаниям. Скоро, однако, Киппс с изумлением понял, куда завела их эта беседа…

— А помнишь половинку шестипенсовика? Ну, который мы разрезали?

— Да, а что?

— Она все у меня. — Энн запнулась было, потом продолжала: — Чудно, правда? — И прибавила: — Арти, а твоя половинка у тебя?

— Где ж ей быть, — ответил Киппс. — А ты как думала? — И в глубине души подивился, отчего это он так давно не глядел на эту монетку.

Энн открыто ему улыбнулась.

— Я и думать не думала, что ты ее сберег, — сказала она. — Я сколько раз себе говорила: и чего ее хранить, все это одни глупости. И потом, — вслух размышляла она, — все равно ж это ничего не значит.