Том 7. Стихотворения - [40]

«Когда я в бурном море плавал…»

Когда я в бурном море плавал,

И мой корабль пошел ко дну,

Я так воззвал: «Отец мой, Дьявол,

Спаси, помилуй, – я тону.

Не дай погибнуть раньше срока

Душе озлобленной моей, –

Я власти тёмного порока

Отдам остаток чёрных дней».

И Дьявол взял меня, и бросил

В полуистлевшую ладью.

Я там нашёл и пару вёсел,

И серый парус, и скамью.

И вынес я опять на сушу,

В больное, злое житиё,

Мою отверженную душу

И тело грешное моё.

И верен я, отец мой, Дьявол,

Обету, данному в злой час,

Когда я в бурном море плавал,

И Ты меня из бездны спас.

Тебя, Отец мой, я прославлю

В укор неправедному дню,

Хулу над миром я восставлю,

И соблазняя соблазню.

«Истомил меня пасмурный день…»

Истомил меня пасмурный день,

Извела одинокая скука.

Неотступна чуть видная тень, –

Повторений томящих порука.

Впечатлений навязчивых сеть…

Разорвать бы постылые петли!

Не молитвой ли сердце согреть?

О весёлых надеждах не спеть ли?

Но молитвы забыты давно,

И наскучили песни былые,

Потому что на сердце темно,

Да и думы – такие всё злые!

«Верить обетам пустынным…»

Верить обетам пустынным

Бедное сердце устало.

Тёмным, томительно-длинным

Ты предо мною предстало, –

Ты, неразумное, злое,

Вечно-голодное Лихо.

На роковом аналое

Сердце терзается тихо.

Звякает в дыме кадило,

Ладан возносится синий, –

Ты не росою кропило,

Сыпало мстительный иней.

«Люблю тебя, твой милый смех люблю…»

Люблю тебя, твой милый смех люблю,

Люблю твой плач, и быстрых слёз потоки,

И нежные, краснеющие щёки, –

Но у тебя любви я не молю,

И, может быть, я даже удивлю

Тебя, когда прочтёшь ты эти строки.

Мои мечты безумны и жестоки,

И каждый раз, как взор я устремлю

В твои глаза, отравленное жало

Моей тоски в тебя вливает яд.

Не знаешь ты, к чему зовёт мой взгляд,

И он страшит, как острый край кинжала.

Мою любовь ты злобой назовёшь,

И, может быть, безгрешно ты солжёшь.

«Я не лгу, говоря, что люблю я тебя…»

Я не лгу, говоря, что люблю я тебя,

Но люблю для себя и ласкаю, губя.

Что мне счастье твоё, что мне горе твоё!

Я твоё и своё сочетал бытиё, –

И на вечном огне, на жестоком огне

Мы в безумной с тобою сгорим тишине,

И пылая, сгорая, друг друга любя,

Позабудем весь мир, позабудем себя,

И великую жертву Творца повторим,

И сгорим перед Ним, и развеемся в дым.

«Измученный жгучею болью…»

Измученный жгучею болью,

Горячею облитый кровью,

Пойми, где предел своеволью, –

Я муки сплетаю с любовью.

Мучительный труд я приемлю

От вечной, незыблемой Воли, –

Кто создал и небо, и землю,

Тот создал и таинство боли.

В безумном восторге мученья

Дрожит беззащитное тело.

Забыты земные влеченья,

И всякая похоть сгорела.

Вся прелесть и нечисть земная

Свивается призрачным дымом.

Единою болью стеная,

Ты равен святым херувимам.

К престолу Творца и Владыки

В нетленную радость вселенной

Твои воздыханья и крики

Восходят хвалою смиренной.

«Мы поклонялися Владыкам…»

Мы поклонялися Владыкам

И в блеске дня и в тьме божниц,

И перед каждым грозным ликом

Мы робко повергались ниц.

Владыки гневные грозили,

И расточали гром и зло,

Порой же милость возносили

Так величаво и светло.

Но их неправедная милость,

Как их карающая месть,

Могли к престолам лишь унылость,

Тоской венчанную, возвесть.

Мерцал венец её жемчужный,

Но свет его был тусклый блеск,

И вся она была – ненужный

И непонятный арабеск.

Владык встречая льстивым кликом, –

И клик наш соткан был из тьмы, –

В смятеньи тёмном и великом

Чертог её ковали мы.

Свивались пламенные лица,

Клубилась огненная мгла,

И только тихая Денница

Не поражала и не жгла.

«Предметы предметного мира…»

Предметы предметного мира, –

И солнце, и путь, и луна,

И все колебанья эфира,

И всякая здесь глубина,

И всё, что очерчено резко,

Душе утомлённой моей –

Страшилище звона и блеска,

Застенок томительных дней.

От света спешу я в чертоги,

Где тихой мечтою дышу,

Где вместе со мною лишь боги,

Которых я сам возношу.

Бесшумною тканью завешен

Чертога безмолвный порог.

Там грех мой невинно-безгрешен,

И весело-светел порок.

Никто не наложит запрета,

И грубое слово ничьё

Не бросит внезапного света

На слово иль дело моё.

Я древних заклятий не знаю

На той стороне бытия,

И если я кровь проливаю,

То кровь эта – только моя.

«В овраге, за тою вон рощей…»

В овраге, за тою вон рощей,

Лежит мой маленький брат.

Я оставила с ним двух кукол, –

Они его сон сторожат.

Я боюсь, что он очень ушибся,

Я его разбудить не могла.

Я так устала, что охотно

Вместе бы с ними легла.

Но надо позвать на помощь,

Чтобы его домой перенести.

Нельзя, чтобы малые дети

Ночевали одни на пути.

«Зачем возрастаю?…»

«Зачем возрастаю? –

Снегурка спросила меня. –

Я знаю, что скоро растаю,

Лишь только увижу весёлую стаю,

Растаю, по камням звеня.

И ты позабудешь меня».

Снегурка, узнаешь ты скоро,

Что таять легко;

Растаешь, узнаешь, умрёшь без укора,

Уснёшь глубоко.

«Я любви к тебе не знаю…»

Я любви к тебе не знаю,

Злой и мстительный Дракон,

Но, склоняясь, исполняю

Твой незыблемый закон.

Я облёкся знойным телом,

Зной лучей твоих во мне.

Раскалён в каленьи белом,

В красном часто я огне.

«Маленькие кусочки счастья, не взял ли я вас от жизни?…»

Маленькие кусочки счастья, не взял ли я вас от жизни?

Дивные и мудрые книги,

таинственные очарования музыки,

умилительные молитвы,

невинные, милые детские лица,

сладостные благоухания,