Том 7. Рассказы и повести. Жрецы - [65]

— Пожалуйста…

— Ну, а теперь мой черед, Маргарита Васильевна, допросить вас. Позволите?

— Позволю.

— Вам как живется? Я слышал, недурно?..

— И не особенно хорошо! — произнесла молодая женщина.

Невзгодин взглянул на Маргариту Васильевну и заметил что-то сурово-страдальческое в ее лице.

«Видно, раскусила своего благоверного», — подумал он и, осведомившись из любезности об его здоровье, продолжал:

— Только сытым коровам нынче хорошо живется, Маргарита Васильевна, а людям, да еще таким требовательным, как вы, трудно угодить… Ищете по-прежнему оригинальных людей? Много работаете? — деликатно перешел он на другую тему.

— Бросила искать. Их так мало среди моих знакомых. Кое-что перевожу… Читаю.

— Бываете в обществе?

— Бываю, но редко… Мало интересного… Дома спокойнее, хоть и в одиночестве.

— А Николай Сергеич?

— Он редко по вечерам дома. Заседания, комиссии… Я более одна.

— Значит, набили вам оскомину московские фиксы, Маргарита Васильевна?

— И как еще.

— Видно, они такие же, что и прежде! Чай с печеньем, невозможная толпа приглашенных в маленьких комнатах, какой-нибудь приезжий «гость» в качестве гвоздя, изредка певец или певица для разнообразия, сплетни и самые оптимистические административные слухи и, наконец, объединяющий ужин и за ним обязательно речи, и иногда длинные, черт возьми, речи, и всегда с гражданским подходом… Сперва тост за «гостя», который… и так далее, потом за «честного представителя науки», который… и так далее, за «мастера слова», за «жреца искусства» — одним словом, кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку. Иван Петрович великий человек и Петр Иваныч тоже великий человек, и, чтоб никому не было обидно, всем по тосту и по «великому человеку» белым или крымским вином… Знаю я эти фиксы… Узнаю свою милую Москву… Любит она таки поболтать и покушать…

— Эта болтовня с цивической[14] окраской и противна…

— Отчего?.. Мне так она прежде нравилась. По крайней мере, люди приучаются говорить.

Невзгодин стал прощаться.

— И то вместо минутки час просидел, а мне еще надо в одно место.

— Ну, не удерживаю… Приезжайте опять, да поскорей… вечером как-нибудь. Мне еще надо обо многом с вами переговорить… Я тут одно дело затеваю… И вообще, надеюсь, мы, как старые друзья, будем часто видеться.

— Я бы не прочь, да боюсь, Маргарита Васильевна.

— Чего?

— Как бы старое не вернулось. Рецидивы, знаете ли, бывают при лихорадках! — шутливо промолвил Невзгодин.

— И как вам не надоест всегда шутить, Василий Васильич… Зачем вы этот вздор говорите?.. Кокетничаете?.. Так вы и без кокетства милый старый приятель, которого я всегда рада видеть… Что было, то не повторится… Так навещайте… С вами как-то приятно говорить.

— За то, что речей не говорю?

— И за это, а главное — за то, что вы не топорщитесь… не играете роли. Такой, как есть.

— Один из беспутнейших россиян, как вы прежде меня называли. Помните?

— Мало ли, что я прежде говорила… Вот вы беспутный, а работали-таки много… в Париже.

— И женился даже. Ну, до свиданья… Когда к вам можно?

— Да хоть завтра вечером.

— Не могу, я на юбилее Косицкого. Хочу всю Москву видеть. Да и юбиляра стоит почтить — премилый человек! А вы разве не собираетесь? Поедемте, Маргарита Васильевна. Я заеду за вами. Идет?

Она согласилась, но просила не заезжать. Она приедет с мужем.

— А за обедом сидеть будем рядом, Василий Васильевич. Займите места.

Невзгодин еще раз пожал руку хозяйке и откланялся.

Дорогой, плетясь на санях, Невзгодин думал о Маргарите Васильевне.

Он находил, что она очень похорошела с тех пор, как вышла замуж, и стала еще обворожительнее, как женщина. Но думал он об этом совсем объективно. Красота Маргариты Васильевны уж не влекла к себе, как прежде, когда он безумствовал от любви. Теперь он может быть с ней таким же приятелем, каким был на холере, оставаясь совсем равнодушным к ее женским чарам. Она славный человек, и с ней нескучно и без ухаживания, что большая редкость. Он непременно будет ее навещать, и часто.

«Да, видно, любовь в самом деле не повторяется!» — думал Невзгодин. А как он ее тогда любил! Целых два года не мог отделаться от этой любви, и вот теперь совсем не жалеет, что она ему отказала. Жаль только бедняжку, она несчастлива, конечно, с Заречным.

И Невзгодин удивлялся тому, что Маргарита Васильевна живет с человеком, которого, очевидно, не любит и не уважает и все-таки остается его женой. Видно, в самом деле, даже и в самых порядочных женщинах животное дает-таки себя знать, и они прощают такому красавцу, как Заречный, то, что не простили бы самому гениальному человеку, будь он дурным мужем.

Это возмущало Невзгодина, и он обвинял Маргариту Васильевну за то, что она не бросает мужа.

— Это свинство! — проговорил вдруг вслух, охваченный негодованием, Невзгодин. — Свинство! — повторил он.

— Что, барин? — спросил его извозчик.

— Поезжай, ради бога, скорей! — отвечал Невзгодин.

III

— Аглая Петровна дома?

— Дома, пожалуйте.

И молодой, пригожий и приветливый лакей в опрятном синем полуфраке с золочеными пуговицами, открывший широкие двери подъезда небольшого двухэтажного особняка, стоявшего в глубине двора, отделенного от улицы бронзированною решеткой, — пропустил зазябшую на морозе Заречную в большие теплые сени, где в камине ярким пламенем горели, потрескивая, дрова.