Том 7. Рассказы и повести. Жрецы - [50]

— Как что? Я ждал, что ты одобришь мое решение.

— Извини, папа, но я очень сожалел, что ты оставил службу… Ведь флот нуждается в хороших адмиралах…

— Ну, положим, нуждается…

Нита затаила дыхание. Она знала, что брат не одобрял решения отца и в письме к ней называл выход его в отставку «мальчишеством», тогда как она гордилась поступком отца.

— А если нуждается, — продолжал слегка докторальным тоном молодой человек, — то логичнее было бы, мне кажется, не оставлять флота… Извини, папа… Но я высказываю свое мнение, раз ты меня спрашиваешь…

— Конечно, спрашиваю… И нечего тут извиняться… Так ты считаешь, что мне следовало ехать к начальству и просить извинения за то, что я был прав? — спрашивал Максим Иванович, взглядывая на сына и вдруг чувствуя себя словно бы в положении подсудимого.

Вместе с тем старик почувствовал, что сын давно уже произнес свой приговор. Он это видел в снисходительном взгляде Сережи. Он это слышал в тоне его голоса. И прежний юнец Сережа словно бы пропал. Перед ним был основательный, не по летам практический молодой человек, который мог бы поучить его, старика, как надо вести себя.

— Сережа вовсе этого не думает, папочка! Не правда ли, Сережа? — вступилась Нита, как бы давая понять брату, что следует ему отвечать.

Сережа не соблаговолил ответить сестре и проговорил, обращаясь к отцу:

— Мне кажется, можно было бы устроить дело и без извинений, если они так были тебе неприятны, что ты из-за них бросил службу, которую любишь… В таких случаях всегда есть посредники, которые улаживают недоразумения… Но ты, папа, погорячился… Ты действовал под влиянием чувства, конечно, благородного, но из-за этого флот лишился превосходного адмирала! — прибавил Сережа.

Старик попробовал было улыбнуться, но улыбка вышла какая-то кислая. Однако он промолвил:

— Ты, может быть, и прав, мой милый… Даже наверное прав… Мы, старики, слишком впечатлительны и часто забываем правила житейской мудрости… Но с темпераментом ничего не поделаешь, Сережа… Я вот и вышел в отставку, и флот лишился, как ты говоришь, хорошего адмирала.

— Ты не сердись, папа, что я позволил себе откровенно высказать свое мнение…

— Что ты, Сережа! За что же сердиться? Ты просто благоразумнее меня, вот и все… Ну, рассказывай, голубчик, доволен ли ты службой?.. Полюбил ли море?..

Сережа признался, что моря особенно он не любит, но что служит добросовестно и на хорошем счету у капитана. Два года как он ревизором[6], после того, как прежний ревизор заболел и уехал в Россию.

— Хлопотливая эта обязанность… Напрасно ты согласился принять ее.

— Да, работы много, но раз капитан просил, я не счел возможным отказаться.

Сережа между тем взглянул на часы и подавил пуговку электрического звонка.

У порога каюты вытянулся молодой вестовой. По напряженной его физиономии и несколько испуганному взгляду сразу можно было догадаться, что этот белобрысый матросик с голубыми, слегка выкаченными глазами побаивается молодого лейтенанта.

— Узнай, скоро ли завтракать? — сухим и повелительным тоном произнес Сережа.

— Есть, ваше благородие!

Вестовой хотел было уйти.

— Постой! — резко остановил его Сережа.

Вестовой замер на месте и, не моргая, глядел на лейтенанта.

— Скажи буфетчику, чтобы накрыл три лишних прибора… Понял?

— Понял, ваше благородие!

— Ступай!

И этот резкий повелительный тон Сережи резанул ухо отца. Вспомнил он свое отношение к вестовым, вспомнил, какие преданные, славные были у него вестовые, как они бывали коротки с ним и нисколько его не боялись, и спросил сына:

— Давно он у тебя, Сережа?

— С самого начала плавания… А что?

— Нет, я так… Славное у этого матроса лицо… Доволен ты им?

— Ничего… Бестолков только очень! — небрежно кинул Сережа.

— Он из какой губернии?

— А не знаю… Не интересовался, папа… Я, признаться, с матросами не фамильярничаю… А то того и гляди забудутся…

— В наше время они не забывались! — проронил адмирал и замолк.

Через несколько минут вестовой, уже в нитяных перчатках, доложил, что завтрак готов.

— Папа, мама, пойдемте… Нита!..

Все они пошли в кают-компанию, где в ожидании гостей никто не садился. Адмиральшу и адмирала посадили на почетные места; около них сели капитан, приглашенный на завтрак в кают-компании, и старший офицер. Сережа сел рядом с сестрой, посадив около нее молодого лейтенанта с княжеским титулом.

Завтрак прошел оживленно. Пили шампанское за благополучное возвращение на родину. Чокались друг с другом, говорили спичи.

От Максима Ивановича, долго на своем веку плававшего и сразу умевшего уловить настроение кают-компании, не укрылось, что в кают-компании на «Витязе» не было той товарищеской связи, которая соединяла бы всех. Он заметил, что штурманские офицеры, доктор и несколько молодых моряков как бы составляют одну партию и не особенно расположены к другим офицерам, в числе которых был и Сережа. Чувствовалось, что отношение к нему далеко не дружеское, не сердечное.

Вскоре после завтрака Волынцевы уехали с крейсера. Им дали, конечно, катер.

Сережа не мог ехать с ними — обязанности ревизора мешали ему, — но он обещал приехать на другой день.

Прощаясь с сестрой, Сережа шепнул ей: