Том 6. Сокровище Серебряного озера - [167]

— Френк, давайте поспорим?

— Я не спорю, — ответил малыш.

— Почему?

— У меня нет на это денег.

— Я дам вам взаймы.

— Долг не ревет, а спать не дает, говорим мы, саксонцы! Впрочем, это не по-христиански и контрибутивно — дать в долг бедняку деньги, чтобы снова посредством спора обокрасть его. Я все же сохраню свои деньги, даже если у меня их и нет.

— Быть может, вы выиграете!

— И не подумаю вовсе! Я не желаю обогащаться на пари! Па то не дано никаких благословений! У меня есть свои правила и принципы, благодаря которым теперь никому не позволю сбить меня с толку!

— Жаль. В этот раз я хотел проиграть и уж никак не собирался обогатиться за счет вашего подвига.

— Любой героизм вознаграждается прежде всего самим героизмом! Цезарю — цезарево, кесарю — кесарево! Впрочем, вознаграждать героев посредством пари стало множимым обычаем. Кто хочет дать — пусть дает! И не косвенно — через фальшивый спор, а прямо здесь и прямо сейчас! Во всех культурных государствах такое правило, а потому и в окружении моей личности не может быть по-другому.

— Тогда будьте так любезны не обижаться, если я вам сделаю подарок.

— Ну уж нет! Хромому Френку дарить нельзя, ибо у него множество слишком величественных амбиций, хотя подарка на память, который добросовестный француз назовет «субениром» или «катаплазмом», мне будет достаточно, чтобы струны лиры моей души не начинали издавать раздражающие околозвуки[62].

— Ну, тогда вот вам сувенир. Надеюсь, вы будете ему рады. У меня их два, а значит, с одним я могу распрощаться.

Лорд протянул Френку один из своих великолепных карабинов. Но тот отодвинул его и сказал:

— Послушайте, милорд, шутки в сторону! Не переходите граней, за которыми я могу испортиться! Я смеюсь охотно и от всего сердца, но могу резануть и из орудий, если подходят слишком близко к моей неохраняемой интерференции. Маленькая шутка хороша и легко удобоварима для здоровья, но щипать меня за нос я не могу позволить и не позволю, поскольку думаю о себе высоко и диагонально!

— Но я ведь не шучу, это совершенно серьезно!

— Что? Вы действительно хотите освободить себя от этого ружья?

— Да, — подтвердил англичанин.

— И подарить его мне?

— Так и есть.

— Тогда давайте сюда, скорее давайте сюда, пока не пришло раскаяние! Ослепление коротко, как Джемми, а раскаяние долго, как Дейви, говорит Фрейлиграт[63]. Это ружье — моя собственность, моя неопровержимая и концентрированная собственность! Это же чудо, прямо как рождественский подарок! Я весь вне себя от радости! Я полностью закомплексован и подавлен! Милорд, если вам нужен хороший друг, который готов за вами идти в огонь и воду, вы только свистните, и я тотчас буду рядом! Но как отблагодарить? Хотите дружеское рукопожатие, доходный поцелуй или интеримарные объятия перед всем миром?

— Хватит дружеского рукопожатия.

— Хорошо! Все этого хотят, Антон! Вот моя рука. Пожмите ее! Столько жмите, сколько вашей душе угодно! Отныне и ежедневно я отдаю свою руку в ваше распоряжение всякий раз, когда она не нужна мне самому, ибо благодарность — это украшение, которое всегда при мне. Дролл, кузен из Альтенбурга, ты слышал, какое почтение даровало мне счастье сегодняшнего дня?

— Да, — откликнулся альтенбуржец. — Если бы это был кто другой, я бы тебе завидовал, но ты — мой друг и кузен, и я от всего сердца поздравляю тебя!

— Спасибо, желаю того же! Ура, теперь постреляем! С этим ружьем я поставлю к барьеру все наше тысячелетие! Без адвоката и протокола! Вот, милорд, еще раз моя рука, пожмите ее, пожмите, пожмите! Вы, англичане, все же великолепные парни, я констатирую это и, если потребуется, охотно заверю собственноручной подписью. Отныне причисляйте меня к вашему ближайшему другу дома и семьи. Как только я окажусь как-нибудь в Лондоне на Невском проспекте, обязательно навещу вас. Но вам не стоит беспокоиться, ибо я сама скромность и довольствуюсь всем.

Он был бесконечно счастлив подарку и потому продолжал упражняться в отвлеченном пустословии, отчего другие просто покатывались со смеху. Счастье, что было темно и он, естественно, не мог видеть лица товарищей.

Следующий день требовал от присутствующих собраться с силами, поэтому, определив жребием часовых, они попытались заснуть, но это долго не удавалось. Уснули они лишь после полуночи, но уже на рассвете бодрствовали вновь, ибо отход юта из долины вызвал большую суматоху.

Когда наконец снаружи все успокоилось, апач выскользнул, чтобы посмотреть, можно ли оставить укрытие. Вскоре он вернулся и дал положительный ответ. В долине больше не было ни одного юта. Люди не без удовольствия могли выйти из укрытия, поскольку, хотя внутри и было достаточно пространства, все же находиться там в присутствии коней было малоудобно.

Прежде всего обеспечили безопасность на обоих входах в долину и обследовали ее. Вскоре нашли массовое захоронение, которое было образовано из груды скальных обломков, воздвигнутых над трупами. Здесь же лежали издохшие лошади, павшие от шальных пуль. Краснокожие оставили их здесь, но белые проявили проницательность. Путь к Серебряному озеру в случае, если они хотели избежать встречи с юта, лежал через пустынную землю, лишенную растительности, а стало быть, и животного мира. Было нелегко отыскать там пропитание, поэтому стоило захватить с собой мясо убитых лошадей. Вестмен неразборчив, он будет сыт и кониной, если нет ничего другого, лучшего. Частенько, когда он в гостях у индейцев, на стол под видом превосходного жаркого подаются откормленные собаки! Итак, люди вырезали лучшие куски, разделили их и разожгли несколько костров, чтобы каждый мог изжарить себе столько мяса, сколько хотел.