Том 5. Золотое руно - [25]

Главный Жрец, родственник царя Пелия, с радостью услышал о решении Ясона вырвать Руно из рук чужеземцев. Он поведал юноше, что царь Ээт от долгого общения с начесанными дикарями-колхами и после женитьбы на таврической царевне-дикарке из Крыма вконец одичал и терпит в своей собственной семье обычаи, на которые и намекнуть стыдно в таком священном месте, как Додона.

— Разве не ужасно, — спросил он, — как подумаешь, что Руно Зевса, одна из священнейших греческих реликвий, та самая, от которой зависит плодородие всей Фтиотиды, повешена грязными руками этого негодяя не где-нибудь, а в святилище Прометея, вора, укравшего огонь, открытого врага Зевса, которого колхи теперь отождествляют со своим исконным Богом Войны? Позволь рассказать тебе об Ээте еще кое-что. Он — критянин по происхождению и претендует на то, что в нем течет царская кровь тех самых отличающихся противоестественными склонностями жриц Пасифаи, которые хвастались, что они неутолимы, то есть — похотливы, и люди верили, что они спаривались со священными быками. К тому же Ээт занимался колдовством, когда жил в Коринфе, а посвящен в это искусство он своей светловолосой сестрой Киркой. Почему они вдруг расстались и Кирка отплыла к отдаленному острову у берегов Истрии, а Ээт к восточному берегу Черного моря — загадка; но предполагают, что их разлуки потребовала Триединая Богиня в наказание за кровосмешение или какое-то иное преступление, которое они совершили вместе.

— Священный, — сказал Ясон, — твой рассказ вызывает у меня в душе праведный гнев. Посовещайся для меня с твоим Богом, если желаешь, и позволь мне убедиться в его благосклонности.

Жрец отвечал:

— Очистись крушиной, омойся в водах озера, воздержись от пищи, сними с себя все шерстяное и жди меня в дубовой роще завтра на рассвете.

Ясон сделал все, как ему было велено. Одетый только в облегающую кожаную рубаху и грубые сандалии, он явился в назначенное время и встал под сенью дубовой рощи. Священник был уже там в церемониальном платье из шерсти барана, с парой позолоченных завитых рогов, привязанных ко лбу, и с желтой ветвью в руке. Он взял Ясона за руку и сказал ему, чтобы тот ничего не боялся. Затем начал негромко насвистывать две-три ноты какой-то мелодии и помахивать ветвью, пока не повеял ветерок и не зашелестел листвой дуба, взметнув листья, рассеянные на земле и все кружа, кружа их, словно в ритуальном танце в честь Божества.

Продолжая помахивать ветвью, жрец насвистывал все громче и громче. Вскоре ветер завыл среди ветвей, и Ясону почудилось, будто он слышит, что листья поют хором: «Плыви, плыви, плыви с благословением Отца Зевса!» Когда жрец прекратил напевать, настало внезапное затишье, за которым последовал еще один яростный порыв ветра и отдаленный раскат грома. Затем над головами у них прозвучал треск, и вниз рухнула, кувыркаясь, густолистая ветвь, толщиной, примерно, с ногу человека, и легла к ногам Ясона.

Редко ниспосылался столь благоприятный знак какому-либо посетителю в этой роще, уверил Ясона Главный Жрец. Почистив ветвь серпом, чтобы удалить все литья и веточки, жрец любезно вложил ее в руку Ясону.

— Это, — сказал он, — кусок священного дерева, его надо встроить в нос корабля, на котором ты поплывешь в Колхиду.

Ясон спросил:

— Будет ли Бог настолько милостив, чтобы дать мне корабль?

Главный Жрец ответил:

— Нет, Богиня Афина уже потрудилась, чтобы спасти тебя в море, пусть она позаботится и о строительстве корабля. У Отца Зевса полно других забот. Прошу тебя, скажи ей об этом.

Когда Ясон в приподнятом настроении вернулся к хижине, где остановился, его товарищ Аргус спросил его, уж не собрался ли он зазимовать в Додоне — их корабль уже отплыл домой, а другой вряд ли найдется. Может, он попытается совершить обратный путь в Иолк через горы?

Ясон ответил, что не может бездействовать всю зиму и что священная ветвь дуба Зевса будет ему защитой в любом путешествии. Аргус вызвался его сопровождать. Два дня спустя, неся мешки, набитые сушеным мясом, поджаренными желудями и другой грубой пищей, они отправились в путь, двинувшись по долине бурной реки Арахтос, пока не дошли до усеянного камнями перевала, над которым нависла гора Лакмон. В горах стоял резкий холод и снег уже побелил вершины; по ночам они по очереди следили за костром. Когда ухали совы, Ясону в их крике слышалось не дурное пророчество, а вдохновенные возгласы птицы самой Богини Афины, а будучи посвященным в братство Леопардов, он равно не тревожился, слыша вой этих зверей, которые во множестве водятся на кручах Пинда. Но львиный рык ужасал его.

От перевала они повернули на восток, и шли, пока не достигли истоков Пенея. Пеней, в начале — небольшой ручей, который собирает притоки, спускаясь на плодородные равнины Фессалии, и наконец выбирается, став благородной рекой, к Эгейскому морю в Темпах между великой горой Олимп и горой Осса. В этой пустынной стране почти не водилось дичи, а Ясон, хотя и славился как охотник на склонах Пелиона, не был знаком с повадками зверей Пинда. Они с Аргусом затянули потуже пояса и сочли, что им повезло, когда на восьмой день подбили зайца и пришибли куропатку метко брошенными камнями. Их поддерживало сознание того, что они — под защитой множества богов, и наконец они увидали в отдалении хижину пастуха, близ которой паслись овцы, и поспешили к ней.