Том 5. Золотое руно - [18]

Прошло немало времени, прежде чем кто-либо (не считая Триединой Богини, которая оставалась непримиримо враждебной) дерзнул оспаривать всевластие Зевса; но Аполлон не забыл оскорбление, нанесенное ему, и затаил обиду; варвары передавали друг другу пророческие слова, что однажды он объединится с Триединой Богиней и кастрирует своего отца Зевса столь же безжалостно, как Зев некогда Кроноса. Аполлон, как гласило пророчество, использует для этого золотой серп, выставленный в храме Зевса в Гиллосе на Корфу, как говорят — то самое орудие, которым воспользовался Зевс против Кроноса. Но Аполлон стал осторожным и выжидал благоприятного случая. У входа в Святилище Пупа написаны такие слова: «Никаких крайностей». И Аполлон занялся науками.

В ближайшее зимнее солнцестояние, когда гора Пелион и гора Отрис, далеко на том берегу залива на юго-западе, были покрыты снегом, Пелий отмечал предписанное обычаем празднество в честь божеств земли. Он воздал особые почести своему отцу Посейдону и Богине-Деве Артемиде. Поскольку Рыба теперь принадлежала Артемиде, он перепосвятил ей коллегию нимф Рыб в Иолке, вверив ее попечению старой Ифиас, своей тетки по матери, дочери аргосского царя. Пелий обязан был сделать три необычных исключения из списка бессмертных гостей, которых пригласил разделить большой званый пир, на котором подавали жареную говядину, баранину и оленину. Первым было исключено имя самого Зевса. Это произошло, потому что несколько лет назад, еще во времена царя Афаманта, Бог, к несчастью (как считал Пелий), был застигнут на Пелионе Кобыльеглавой Матерью спящим после веселой попойки; устыдившись, что он оказался нагим, сорвал с себя свое Золотое Руно, дабы охладить разгоряченное тело, он уступил ей свое святилище и удалился в новом скромном одеянии из черной шерсти на гору Лафист. «Пока Отец Зевс открыто не вернется на Пелион и не велит Кобыльеглавой убираться восвояси, — сказал Пелий. — Я полагаю справедливым приносить ему жертвы в другом месте». Поскольку, однако, он не желал показаться союзником Матери в ее ссоре с Зевсом, он исключил из своего списка имена таких ипостасей Богини, как Гера и Деметра. Это уж ни в какие ворота не лезло: праздник середины зимы был первоначально посвящен только Богине, а он не принес ей вовсе никакой жертвы! Он решил показать ей, что не страшится ее оракулов, ни намеревается искать ее милостей. Но Зевса он умилостивил жертвоприношением в своем обеденном зале, где сжег тушу прекрасного быка, но сам не съел ни кусочка.

Уверенный, что он избежал неудовольствия Отца, Пелий спустился на рыночную площадь, там уже шумели костры из сухих сосновых поленьев, готовые поджарить туши прекрасных животных, которых он избрал для принесения в жертву другим олимпийцам. В толпе собравшихся на праздник он заметил необычного незнакомца — молодого, высокого и красивого, черты которого он припоминал, словно он увидел их во сне; он был вооружен двумя копьями с бронзовыми наконечниками. Судя по его облегающей рубахе и штанам из оленьей кожи, а также плащу из леопардовой шкуры, то был магнезиец из братства Леопардов, спустившийся с гор у озера Боэбе; но длинная грива светлых волос этого юноши свидетельствовала о том, что он посвящен в кентаврийское братство Коней. «Странно, — подумал Пелий, — я мог бы принять его за грека из-за его светлых волос, прямого носа и крупных рук и ног». Незнакомец смотрел на Пелия настойчивым, приводящим в замешательство взглядом, но Пелий не соизволил его приветствовать.

Пелий приказал подвести увешанные гирляндами жертвы к большому алтарю, на который он возложил несколько равных кучек поджаренных ячменных зерен и одну — вдвое больше остальных. Он осыпал головы животных солью, выкликая поочередно имя каждого бога или богини; затем его помощник умертвил их секирой; затем сам царь перерезал им глотки кривым кремневым ножом. Проделывая это, он запрокидывал их головы вверх, поскольку то было жертвоприношение олимпийцам, а не герою или божеству Преисподней. Наконец он совершил сожжение бедренных костей, покрытых жиром, и части внутренностей; а куски мяса предназначались в пищу самим богомольцам. Посыпание жертв солью было нововведением ахейцев: до их прихода ни одно божество ничего такого не требовало, а Триединая Богиня и поныне не принимает никаких соленых и острых приношений.

Как только с этими жертвоприношениями было покончено, незнакомец обратился к Пелию и дерзко спросил:

— Царь Пелий, почему ты предлагаешь жертвы всем богам, но не Великой Богине, которая почитается пеласгами?

Царь отвечал:

— Слепец, как ты мог не заметить, что и Отцу Зевсу не было предложено никаких жертв? Разве было бы учтиво приглашать на пир жену (ибо ты, конечно, знаешь, что Великая Богиня теперь супруга Зевса), не приглашая ее мужа? Это — жертвоприношение моему отцу Посейдону и более скромным олимпийским богам, имена которых, как ты слышал, я провозгласил.

Незнакомец сказал:

— Возможно, ты и прав, что не приносишь жертвы Зевсу, если истинно услышанное мною: что он стыдится появляться в здешних краях с тех пор, как однажды предстал нагим перед своей матерью вдрызг пьяным.