Том 5. Жизнь Тургенева - [201]

* * *

Но, наконец, все эти мелкие дела доделали, речи утихли, лично Тургенева стали забывать – действие писаний его продолжалось.

Можно сказать, что восьмидесятые, девяностые годы прошли в русском обществе под знаком Тургенева. Все молодое поколение на нем воспитывалось. Он стал классиком – со всеми выгодами и невыгодами этого положения. Довольно быстро перекочевал и в школу: гимназисты получали за него «удовлетворительные» или «неудовлетворительные» отметки.

К началу XX века обозначилась (в литературных кругах) реакция: она совпала с появлением модернизма и символизма. (В сущности, многое в Тургеневе символизму довольно близко, но, конечно, не общественные его романы.) Заслонил его и Достоевский. Любить Тургенева стало не модным, не шикарным. Вся литературная молодежь от него отошла, а с другой стороны, им (так же, как и Пушкиным, впрочем) воспользовались как защитительным оружием поклонники Потапенки и Боборыкина, а в поэзии Надсона и Апухтина. Тургенев вступил в трудную полосу – писателя «вчерашнего дня» (в ней сейчас Чехов, во Франции – Анатоль Франс). Писателю прощают позавчерашний день, но не вчерашний. Настоящего художника перечитывают, когда успели уже несколько от него отвыкать и когда стал он историей, а не тем Иваном Сергеевичем или Антоном Павловичем, которых многие помнят в лицо.

Но большие фигуры не уходят. Странным и парадоксальным образом возрождение интереса к Тургеневу совпало с революцией! Оно выразилось, во-первых, в чрезвычайном росте специальных работ о Тургеневе в России советской (наперекор стихиям). Возникло в Петербурге Тургеневское Общество, поставившее целью Тургенева изучать; кружки студентов и молодых ученых, собиравших материалы, неизданные письма и т. п., – в итоге появились, за последние 10–12 лет, очень ценные для Тургенева публикации в России, книги «литературного монтажа», вытащенные на свет Божий воспоминания, этюды об отдельных моментах его жизни и отношений с людьми, изучение стиля, стихотворений, влияний литературных, – надо признаться: сколь ни обязаны тургеневисты напр., И. Д. Гальперину-Каминскому, – все же без работ и материалов послевоенного времени биографу Тургенева пришлось бы туго.

Затем, Тургенева стали больше читать – и именно в России. Этот факт подтверждают показания цифр в советских библиотеках. В одном из попавшихся мне отчетов прямо даже было указано: стоит впереди Толстого и Достоевского по читаемости.

Я не думаю, чтобы он прочно мог обогнать Толстого. Все-таки странное явление бесспорно. Наименее модный, вернее, самый старомодный писатель весьма значительно сейчас привлекает. И еще интересно: в России больше, чем в эмиграции! (У нас в тургеневской библиотеке его мало спрашивают.)

Какая связь между революцией и Тургеневым? Думаю, та, что неистребимо влечение человека к тишине, возвышенности и благообразию. Хаос, грязь, кровь, некое безобразие российской жизни многих, очевидно, измучили. И ученый тургеневист, и простой читатель с удовольствием отдыхают от пайков и пшенки в тургеневских садах, и, может быть, им именно и нравится, как «чисто», «с черемухой» объясняются в любви тургеневские люди, когда в быту – чубаровы переулки да «алименты». Тургенев оказался в этом случае союзником религии, в том смысле, что он непосредственно очищает, просто вводит в некую благоуханную атмосферу, дает ощутить юную любовь, русское лето, пруды, усадьбы… многое вообще порядочное! И в Толстом, и в Достоевском есть все же внутреннее раздражение. Они увлекают, но волнуют. Они, разумеется, сильнее по темпераменту. Но бывают минуты и целые полосы жизни, когда человек (или целый круг людей) склонен сказать:

– Ну, хорошо, всех этих трагедий и бурь я достаточно натерпелся и насмотрелся. Хочу просто вечернего тихого заката. И пусть он в пруду отражается. И пусть первую звездочку увижу. И тогда умирюсь, приму в сердце Бога.

* * *

Любителям «густоты» и шершавости прозы, молодым людям начала нашего века казался Тургенев слишком гладким. Старомодный вчерашний день с устарелыми приемами. Академик. Писатель для классных сочинений. Писатель для «Вестника Европы» и «Русских ведомостей», изображающий давно ушедших Базаровых.

В таком отталкивании была доля правды. Тургенев как будто возглавлял некую партию, академически-казенную, мешавшую молодежи. Этот вчерашний день надо было – если не повергнуть – то пройти мимо него, повинуясь гласу и духу эпохи.

Но вот прошло тридцать лет. От символизма и модернизма осталось несколько фигур в поэзии – но это уже былое. Настоящая история сделала такие шаги, что не только вчерашний день Чехов, но и Блок и другие. Тургенев переместился в какую-то волшебную, дальнюю перспективу: не устарелый, а старинный писатель… и на этом он много выиграл. Теперь он никому не мешает и ничье не знамя. (Правда, и сейчас встречаешься с таким умонастроением: обругать Тургенева – значит, выдать себе свидетельство на модность. Но уже такие встречи редки. И отдают глубоким провинциализмом.)

Сейчас Тургенев отошел в некий элизиум – оттуда он и видней. Его оценка тверже. – и ближе к истине именно теперь. Неувядаемое в нем выступило сильнее, слабое отцвело. Вряд ли кто станет ныне спорить, например, что малые (по размерам) его произведения оказались сильнее общественных романов, что Тургенев – поэт, эротик и мистик заслонил Тургенева либерала и разрывателя цепей.