Том 5. Сент-Ив. Стихи и баллады - [16]

— Дорогие друзья, — начал я, — надеюсь, вы позволите называть вас так тому, у кого на сотни миль вокруг нет больше ни единого друга. Быть может, вы сочтете меня чудаком и человеком излишне чувствительным, наверно, так оно и есть, но я прошу вас об одном-единственном одолжении. Все свои дни я вынужден проводить на вершине этой скалы посреди вашего города. Даже при той малой толике свободы, что мне дана, я могу видеть бессчетно крыш и, пожалуй, на тридцать миль окрест море и сушу. И все это мне враждебно! В домах под этими крышами живут мои враги; стоит мне завидеть дымок над трубой, и я поневоле представляю, что кто-то сидит у камина и радуется, читая о поражениях, которые терпят мои соотечественники. Простите меня, дорогие мои друзья, я знаю, что и вы не можете не испытывать те же чувства, но на вас я не в обиде. Вы — это совсем другое дело. Так вот, покажите мне ваш дом, хотя бы трубу, или, если его отсюда не видно, покажите, в какой части города он стоит. И тогда, глядя вниз, на город, я смогу сказать: «Вот единственный дом, где обо мне вспоминают не без доброго чувства».

— Как вы славно придумали, — чуть помедлив, сказала Флора, — и поскольку это касается Рональда и меня, вы совершенно правы. Пойдемте, мне кажется, я смогу показать вам даже дым над нашей трубой.

С этими словами она повела меня к противоположной стене, с южной стороны крепости, и остановилась у бастиона, обращенного как раз туда, куда выходил наш подкоп. Отсюда виднелись дома предместья у подножия скалы, казавшиеся с высоты еще приземистей, а дальше — зеленая, открытая, холмистая равнина, что постепенно поднималась к Пентлендским горам. Одна из вершин, примерно в двух лье от нас, была изборождена белыми шрамами. К этой-то вершине Флора и привлекла мое внимание.

— Видите вон те светлые полосы? — спросила она. — Мы называем их Семь Сестер. Посмотрите чуть пониже, и вы заметите как бы складку на склоне холма и над ней вершины деревьев, а меж ними вьется струйка дыма. Это и есть «Лебяжье гнездо», там живем мы с братом и наша тетушка. Если вам доставит удовольствие глядеть на наш дом, я буду рада. Нам из угла сада тоже видна крепость, и мы часто по утрам приходим туда — ведь правда, Рональд? — и думаем о вас, мсье де Сент-Ив, но, к сожалению, мысли эти не слишком веселые.

— Мадемуазель! — воскликнул я (боюсь, голос мой невольно задрожал). — Если бы вы только знали, как ваши великодушные слова и самая возможность видеть вас помогают мне сносить тягость заключения, я верю, я надеюсь, я знаю, вы бы этому порадовались. Всякий день я стану приходить сюда, стану глядеть на милый дымок, на эти зеленые холмы и всем сердцем благословлять вашу доброту и, несчастный грешник, буду молиться за вас. Ах, если бы знать, будут ли услышаны мои молитвы!

— Кому дано это знать, мсье де Сент-Ив? — мягко отвечала девушка. — Но, я думаю, нам уже надобно уходить.

— Давно пора, — отозвался Рональд, о котором, сказать по правде, я чуть вовсе не позабыл.

На обратном пути, когда я изо всех сил старался вновь завоевать утраченное доверие юноши и изгладить, если возможно, из его памяти мою последнюю и, пожалуй, слишком пылкую речь, нам повстречался — кто бы вы думали? — майор Шевеникс. Когда он проходил, мне пришлось отступить в сторону и отдать ему честь, но глаза его, казалось, видели одну только Флору.

— Кто этот человек? — спросила она.

— В некотором роде мой друг, — отвечал я. — Он берет у меня уроки французского и очень добр ко мне.

— Он смотрел на меня, — сказала Флора, — не то чтобы дерзко, но... почему он смотрел так пристально?

— Если вам не угодно, чтобы на вас смотрели, мадемуазель, позвольте дать вам совет: носите вуаль, — отвечал я.

Мне показалось, она взглянула на меня сердито.

— Говорю вам, он смотрел слишком пристально, — повторила она.

— Ну, я полагаю, у него в мыслях не было ничего дурного, — вступился Рональд. — Наверно, он просто удивился, что мы гуляем с плен... с мсье Сент-Ивом.

Но на другое утро, когда я пришел к Шевениксу и, послушный долгу, проверил его упражнения, он сказал:

— Хвалю ваш вкус.

— Прошу прощения?

— О, нет, это я прошу прощения, — сказал он. — Вы отлично меня понимаете, не хуже, чем я вас.

Я пробормотал что-то насчет загадок.

— Что ж, хотите я дам вам ключ к этой загадке? — сказал он, откидываясь на спинку стула. — Это та самая юная особа, которую оскорбил Гогла и за которую вы ему отомстили. Я вас не осуждаю. Она поистине небесное создание.

— Согласен, дважды, трижды согласен! Готов под этим подписаться обеими руками, и подо всем прочим тоже, лишь бы доставить вам удовольствие! В последнее время вы делаете такие успехи, что было бы просто грешно вам перечить!

— Как ее имя? — спросил он.

— Помилуйте! Неужели, по-вашему, она могла мне его сказать?

— Я даже уверен в этом.

Я не мог не рассмеяться.

— Но если так, неужели вы думаете, что я скажу его вам? — воскликнул я.

— Вовсе нет, — отвечал он. — Но давайте-ка займемся уроком!

ГЛАВА VI ПОБЕГ

День побега приближался, и чем ближе он подходил, тем словно бы меньше мы ему радовались. Покинуть замок, не теряя достоинства, не рискуя жизнью, можно было только через главные ворота, но беглецам нечего было об этом и думать: ворота охранялись стражей и выходили на главную улицу верхней части города. Все другие склоны скалы, на которой стояла крепость, были совершенно отвесны, а обрести свободу (если это вообще нам было суждено) мы могли единственно, достигнув подножия скалы. Многое множество темных ночей мы работали по очереди со всяческими предосторожностями, избегая малейшего шума, и наконец прокопали ход к юго-западному углу крепости — место это называлось Локоть Сатаны. Мне еще не доводилось встречать сию знаменитость, и, ежели во всем остальном он походил на этот свой локоть, у меня, право, нет ни малейшего желания с ним знакомиться. Прямо от основания стены начинается чудовищный, головокружительный обрыв — отвесная круча, совершенно неожиданная среди пустошей, беспорядочно раскинувшихся меж городских предместий, и новых, еще не достроенных домов. У меня никогда не хватало смелости разглядывать этот откос, а при мысли, что однажды темной ночью придется по нему спускаться, перехватывало дыхание, и, право же, при взгляде на этот Локоть Сатаны всякого начнет мутить, если только он не моряк и не верхолаз.