Том 5. Рукопись, найденная в ванне. Высокий замок. Маска - [37]

Итах, этот эпизод, включавший две смерти, был понятен, но какова была моя роль в нем, — роль, предназначенная мне, а не самозванно принятая, чтобы вырваться из тисков ситуации? Это оставалось неясным.

«Пойдем дальше, — подумал я, — может быть, анализ дальнейших событий что-нибудь разъяснит».

Тем временем я кончил бриться. Приятно было освежиться холодной водой, смывая со щек засохшую пену. Я даже не слишком обращал внимание на шум, производимый этим плесканьем. Результат, который мне удалось получить, быть может, и незначительный, все же приободрил меня. Не все в Здании непонятно, сказал я себе, кажется, мне удалось сложить часть рассыпанной мозаики. Вытирая лицо жестким полотенцем, я снова заметил лежащего — я почти забыл о нем, занятый своими мыслями. Он спал. Мне ничуть не хотелось отправляться в Журнал корреспонденции; слоняться по коридорам — тоже. Я сел на краю ванны, у другого ее конца, прислонился к кафельной стене, колени подтянул к подбородку и продолжил свои рассуждения.

Эрмс, участливый Эрмс. С ним дело было хуже. Даже если бы я не подозревал его в двойной игре, я все равно бы не доверял ему. При всей своей словоохотливости он и не заикнулся о моей Миссии, даже не пикнул о ней, — все, что он говорил, было либо комплиментами, которых я не заслужил, либо общими фразами, которые ничего не значили. Вняв моим просьбам, он в конце концов выдал мне инструкцию, а затем ее у меня украли в кабинете Прандтля. Оставим пока в покое инструктажного офицера, подумал я, гораздо важнее загадка самой инструкции. Если Эрмс дал мне ее, зная, что я недолго буду тешиться ее обладанием, то, пожалуй, для того, чтобы я мог в нее заглянуть...

Минутку. Точно ли это была инструкция? Ведь тогда она была бы выдана на мое имя, содержала бы план моих, будто бы столь важных н ответственных действий, суть и характер всей Миссии, так почему же она походила на мой дневник — на какой-то рассказ о судьбе затерянного в Здания Человека? Разве так выглядит (а меня уверяли в этом) шифр?

Да, конечно, он может так выглядеть, если верить Прандтлю, который показывал мне, как можно расшифровать даже драмы Шекспира. Но в самом ли деле можно? В подтверждение этого у меня были, собственно, только его слова. Машина-дешифратор... но ведь никакой машины не было, только женская рука, которая через отверстие в стене подавала препарированные заранее ленты.

Я зашел уже слишком далеко, кислота скептицизма разъедала все; я лишался уже всякой опоры. Оставалось, в сущности, только одно: тот выдох Прандтля в дверях, словно он хотел мне что-то сказать, в чем-то признаться и взял это слово назад, прежде чем оно по-настоящему успело слететь с его губ, — выдох и выражение его глаз в ту минуту.

Этим его непроизвольным движением не следовало пренебрегать — кроме человеческого сочувствия за ним, похоже, таилось что-то еще: посвященность в мою судьбу, в то, что ждет меня в Здании. Прандтль был единственным человеком из всех мною встреченных, который почти вышел за черту анонимного приказа, впрочем сославшись перед тем на его бремя.

Что же дальше? Так ли важна была осведомленность Прандтля о роли, мне предназначенной? И без его выдоха я знал, что мне приказано было явиться в Здание, что меня впустили, отличили, поручив мне Миссию, — и все это с какой-то целью. «Тоже мне открытие!» — подумал я с нетерпением, даже немного устыдившись такого псевдоошеломительного итога напряженных раздумий.

Их прервало движение спящего — постанывая, он перевернулся на другой бок, закрыл почти все лицо полой пиджака и замер, мерно дыша.

Я смотрел на его наморщенный во сне лоб, на уголок кожи между темными, тронутыми сединой волосами на виске и, постепенно переставая видеть все это, вернулся к объяснению, которое уже давно пришло мне на ум. Насколько давно, я не мог сказать. Не было ли все это — по-прежнему — испытанием, разраставшимся все дальше и шире?

В этом свете понятными, даже необходимыми становились факты, вообще-то, загадочные — то, что вручение мне инструкции, ознакомление с Миссией все время затягивалось; с этим не торопились, желая сперва всесторонне исследовать, как я поведу себя в ситуациях неожиданных и неясных. Это было исследование индивидуальной сопротивляемости (где я уже слышал этот термин?) и в то же время нечто вроде учений на местности, закалки, тренинга перед собственно Миссией. Понятно, им приходилось делать все, чтобы укрыть от меня характер эксперимента, — это было основное условие, иначе я действовал бы в искусственных, неопасных ситуациях, и испытание не достигло бы цели.

А ведь я догадался, что это фикция! Неужели моя проницательность превосходит обычную? Я даже вздрогнул, притулившись на краю ванны, подтянув колени повыше, — мне показалось, что я открыл во всех этих происшествиях нечто общее и чрезвычайно важное.

Меньше чем за день, чуть ли не в самом начале своего пребывания в Здании, я наткнулся сразу на нескольких агентов врага. Итак: поручик, арестованный в коридоре, когда он провожал меня из Отдела коллекций; мой первый инструктажный офицер; бледный шпион с фотоаппаратом; дальше: старичок в золотых очках и капитан-самоубийца, не говоря уже о весьма подозрительном Эрмсе, — итого пять агентов, разоблаченных или наполовину разоблаченных за столь короткое время. Это было, мало сказать — неправдоподобно, но просто-таки невозможно! Не могло же Здание дойти до такого разложения, такой засоренности вражескими агентами! Уже одно такое открытие заставляло задуматься, а четыре или пять — превосходили всякое вероятие. Вот где надо было искать разгадку. Итак, испытание. Видимость. Это объяснение ненадолго удовлетворило меня. Рой вражеских агентов, открытые сейфы, полные тайных документов, шпики, о которых я спотыкался на каждом шагу, — да, все это могло быть театром; но смерти? Неужто и они были по чьему-то приказу? Слишком хорошо я помнил последние движения агонизирующих, их судороги, их остывание, чтобы сомневаться в достоверности этих смертей. Этого нельзя было ни приказать, ни срежиссировать, чтобы меня одурачить, и не потому, что Зданию не чуждо было милосердие — ничего подобного! — решиться на серию столь отчаянную не позволял как раз холодный расчет: стоило ли убивать высокопоставленных, ценных сотрудников на глазах сотрудника всего лишь потенциального? Ведь не имела, не могла иметь смысла вербовка новичка, купленная такой ценой!