Том 5. Рукопись, найденная в ванне. Высокий замок. Маска - [27]

После четверти часа такого выстаивания я уже не требовал, а умолял, когда же и это оказалось совершенно напрасным, показал содержимое папки, включая секретный план Здания и схему диверсионной операции, — с тем же успехом я мог показывать ей старые газеты. Это была абсолютная секретарша: она не замечала ничего, что не входило в ее обязанности. Почти обезумев, дрожа, я выбрасывал из себя признания все более страшные — рассказал о бледном шпионе у сейфа, о своем самозванстве, повлекшем самоубийства старичка и капитана, а так как и самые ужасные поступки не производили на нее ни малейшего впечатления, начал лгать, приписав себе высшую меру измены, лишь бы достичь своего; готовый к скандаль-ному аресту, к неслыханному позору, я провоцировал ее криком, а она с безразличием камня продолжала переключать телефоны и лишь иногда локтем руки, держащей трубку, или прядью волос, свисавшей с низко опущенной головы, отгоняла мои слова как надоедливых мух. Я ничего не добился — и, обливаясь потом, совсем обессилев, рухнул на пустой стул в углу комнаты. Не знаю даже, заметила ли она это. Как бы то ни было, я решил не двигаться с места — следователь, обвинитель или кто там еще, спрятанный за обитыми кожей дверьми, должен ведь рано или поздно выйти. Тогда я к нему подбегу, решил я; а пока что пытался убить время, листая свои бумаги и книгу. Я и вправду не знаю, что там было, — в таком расслаблении и разладе находился мой ум. Манускрипт содержал ряд праздничных приказов по вопросу о видении ангелов, а пособие по астрономии состояло из многочисленных, малопонятных параграфов — там было, кажется, что-то о маскировке галактик или их укрывании внутри темных туманностей, о выведении звезд из состава созвездий, о подмене и просвечивании планет, о космической диверсии, —.однако я не помню ни слова из этих параграфов, хотя листал их яростно, читал, ничего не понимая и по десяти раз возвращаясь к началу. То, что меня уже вовсе перестали замечать в этой комнате, с течением времени становилось все более ужасным кошмаром, пожалуй, худшим, чем казни, которые рисовались мне перед тем. С пересохшим горлом, ссутулившийся, обессиленный, я раз за разом вставал и слабым, хриплым голосом, слегка заикаясь, просил секретаршу дать мне какие-нибудь сведения — часы приема начальника, время, когда он обедает; наконец — это была уже полная сдача — местонахождение какого-нибудь другого следственного либо прокурорского органа или любых иных представителей правосудия; но она, занятая телефонными звонками, переключением штекеров, записыванием цифр и черканием галочек на полях больших машинописных листов, повторяла одно и то же — чтобы я обратился в Справочную. Я спросил о местонахождении этой Справочной — она дала мне номер комнаты, 1593, на мгновенье прикрыв ладонью трубку, которую держала в руках. Я собрал свои бумаги, папку, книгу и вышел, ничего не добившись, по дороге пытаясь обрести хоть частицу душевного равновесия и той уверенности в себе, которую ощущал с утра, — но куда там. Взглянув на свои часы (они показывали относительное время, ведь я до сих пор не знал никакого другого; кстати сказать, в Здании я ни разу еще не встретил календаря и совершенно потерял счет дням), я обнаружил, что в приемной провел без малого четыре часа. Последняя дверь в коридоре третьего этажа имела номер 1591. Я поискал номер, указанный мне секретаршей, этажом выше, но там нумерация начиналась с двойки. Я входил в разные комнаты с табличками «Секретно», «Совершенно секретно» и «Строго секретно — Командование», потом попытался отыскать дверь, которая когда-то привела меня к главнокомандующему, но, как видно, таблички или номера сменили — ничего похожего на них уже не было. Бумаги в моих вспотевших ладонях отвратительно размякли; ослабевший от голода — я ничего не ел со вчерашнего дня, — я слонялся по коридорам, чувствуя, как колет кожу проклевывающаяся щетина, и наконец стал расспрашивать про эту злополучную комнату даже лифтеров. Тот, у которого был подслушивающий аппарат в протезе, сказал, что этого номера «нет в списках» и нужно сперва доложить о себе туда по телефону. Еще через четыре часа (дважды за это время мне удавалось воспользоваться телефоном в пустых комнатах, но номера Справочной были заняты) движение в коридорах заметно оживилось. Служащие гурьбой выходили нз лифтов, спеша в столовую. Я пошел вместе с ними, не столько даже из-за голода, сколько невольно втянутый в толпу у одного из лифтов. Еду — клецки с маком, разваренные и политые растопившимся маслом, чего я терпеть не могу, — я заглотал торопливо, не зная даже, обед это или ужин. Клецки были отвратительные, но во всяком случае означали отсрочку бродяжничества, которое мне предстояло. Мне давно уже хотелось пойти к Эрмсу, но я постоянно это откладывал, ведь если бы и Эрмс не оправдал ожиданий, мне не осталось бы совсем ничего. Выходя из столовой, с жирными губами и лбом, орошенным холодным потом от быстрого наполнения желудка, я думал о том, что мои признания и даже самооговоры не были выслушаны; это вовсе не удивило меня. Меня ничто уже не удивляло. Мной овладела сонливость и какое-то безразличие. Я поехал наверх, в свое давешнее убежище, убедился, что оно пусто, постелил себе рядом с ванной, под голову подложил свежее полотенце и попробовал уснуть. Тотчас нахлынул страх. Не то чтобы я болея чего-то определенного — я просто боялся, — и притом так сильно, что меня снова бросило в пот. От каменного пола веяло холодом, я ворочался с боку на бок, наконец встал, чувствуя боль во всем теле, уселся на краю ванны и попробовал думать обо всем, что со мною случилось и что меня еще ждет. Папка, книга и обтрепанный манускрипт с приказами об ангелах лежали рядом с моей ногой. Я мог пнуть все это. Однако не пнул. Я только размышлял — и чем напряженней я думал, тем яснее видел пустоту своих размышлений. Я вставал, ходил из угла в угол, пускал воду из кранов, закручивал их, изучая возникающее при этом завывание труб, корчил рожи перед зеркалом и даже немного всплакнул. Потом снова уселся на краю ванны и, подперев голову руками, сидел так какое-то время. Сонливость прошла. Быть может, меня все еще подвергали испытанию. Ошибка в прочтении номера могла быть подстроенной. Неопрятный привратник привел меня чуть ли не прямо в Отдел пыток. Его восторги, восхищенье, заискивание с каплей на носу все очевиднее казались мне наигранными, натужными, фальшивыми. Почему он подчеркивал анахроничность физических мук? Просто так? Ба! Пытка ожиданием — разве он ее не назвал? Возможно, меня хотели заставить покаяться по-настоящему, заставить размякнуть, тем самым проверив мою сопротивляемость, необходимую в этой Миссии, трудной, неимоверно трудной, — неужели я все еще оставался избранным и отмеченным? Тогда мои тревоги напрасны — лучшей тактикой было нерассуждающее равнодушие службиста. Секретарша умышленно выпроводила меня ни с чем, умышленно были заняты и номера Справочной. Мои провинности были на самом деле экзаменами — словом, все было в порядке. Так подбодрив себя, я умылся и вышел, чтобы отправиться наконец к Эрмсу.